Люсиола никогда прежде не видел ничего подобного, и потому Мельхор предстал перед ним как грандиозная мозаика, в которой смешались величие и чуждость. Он всегда думал, что замки из сказок — это лишь красивая метафора, выдумка, отражающая чьи-то мечты о власти и славе. Но увидев перед собой этот белоснежный дворец, излучающий холодное великолепие, он осознал, что такие места действительно существуют. Огромные шпили тянулись к небу, словно хотели проткнуть облака, а стройные колонны и арки напоминали о древности и силе. Замок был не просто строением — он казался живым, воплощённой волей, которая угнетала и завораживала одновременно.
Его глаза блуждали по узорчатым окнам, обрамлённым мраморными ветвями, по золочёным флагам, колышущимся на ветру, по статуям Сторожевых Дев, чьи безжизненные лица хранили таинственную мудрость. Люсиола чувствовал, что оказался в мире, который создан не для него. Здесь всё было пропитано строгим порядком, древними правилами, которые он не знал и, возможно, никогда не поймёт. Но именно это и притягивало его: будто он случайно заглянул в прошлое, полное неизведанных секретов и замысловатых интриг.
Когда он бродил в замке, всё вокруг казалось ещё более холодным и нереальным. Огромные нефы, уходящие в бесконечность, придавали пространству ощущение пустоты, как будто оно ждало, когда его заполнят. Высокие потолки нависали над ним, как тяжёлые небеса, а из стен мягко светились голубые и белые кристаллы, добавляя ощущение призрачности. Казалось, что эти коридоры были созданы не для живых людей, а для мифических существ, которым здесь никогда не станет тесно.
Он не мог не заметить, как архитектура замка подчеркивала своё превосходство: каждый уголок, каждое переплетение узоров говорили о древней крови, высоком происхождении и власти. Люсиола понимал, что такие места строились не ради удобства или уюта. Это была демонстрация силы, непреклонного контроля над окружающим миром. Здесь, в этих коридорах, каждый шёпот отражался эхом, превращаясь в гул, подобный ударам сердца, что стучало где-то глубоко внутри, задавая ритм всему этому огромному живому организму.
Он шёл по коридорам, чувствуя себя потерянным и восхищённым одновременно. Пальцы едва касались холодного мрамора колонн, а взгляд задерживался на деталях, которые казались бы избыточными и лишними где-то в другом месте. Здесь же они были необходимы, словно каждая крошечная линия и завиток играли свою незаменимую роль в этом симфоническом ансамбле.
Люсиола понял, что это место несёт в себе тяжесть веков, и оно не просто так оказалось таким. Он никогда не был частью подобных пространств, где всё дышит историей, а даденгеры, что обитают здесь, с рождения впитали в себя этот воздух, и этот ледяной свет. Для него замок был чужд, и всё же он чувствовал, что с ним происходят перемены. В каждом отражении на мраморном полу, в каждом отблеске кристаллов, он видел частички себя, которые находились на границе между прошлым и настоящим. В этом холодном, внушающем благоговейный трепет месте он понял, что это его шанс увидеть иную сторону жизни.
Люсиола стоял посреди этого мраморного великолепия и вдруг ощутил странное чувство дежавю, словно оказался там, где уже когда-то был. Но не здесь, в физическом смысле, а в своём собственном сознании, в лабиринтах памяти, где сплелись его прошлые «‎я». Величественный и холодный замок пробудил в нём воспоминания о тех, кем он был когда-то, словно отголоски старых имён, звучащих в пустоте.
«‎АВТ-101,» — это имя было холодным, как ледяной ветер, что гуляет по нефам замка. Как и это место, его старая сущность была механической, чёткой и лишённой тепла. В его структуре едва проблескивали искры жизни, как мерцающие голубые кристаллы, освещавшие коридоры. Всё было рассчитано, как и геометрическая точность мраморных узоров, без места для хаоса и эмоций. И теперь, стоя в этом пространстве, Люсиола чувствовал, что частица этого спокойного, равнодушного прошлого всё ещё скрыта где-то внутри, скрыта под слоями того, кем он стал.
«‎Ткач,» — это имя всплыло, как узор, сотканный из тысячи нитей. Оно символизировало создание, стремление к самовыражению, к пониманию и формированию чего-то большего, чем просто существование. Как архитекторы этого замка, строившие бесконечные залы и возвышенные колонны, он создавал себя, находя в каждом движении, в каждой детали смысл. Тонкие линии его прошлой жизни переплелись, чтобы сформировать нечто сложное и утончённое, точно так же, как узор на стенах замка создавал непрерывную историю, вплетённую в его каменную плоть.
«‎А потом был Умбра,» — это имя отзывалось мрачным эхом в его душе. Умбра был темной стороной, тенью, скрытой под ярким фасадом. Как эти массивные коридоры, наполненные светом голубых кристаллов, хранили тьму в своих уголках и трещинах, так и Умбра таился внутри него, готовый всплыть, если ему придётся пройти через густую, плотную темноту. Умбра символизировал уход в пустоту, распад, исчезновение, как если бы все стены замка обрушились и оставили лишь руины, едва видимые под лунным светом.
Теперь, находясь здесь, он задал себе вопрос: кто он сейчас? Что в себе несет «‎Люсиола»? Он больше не был машиной, слепо выполняющей приказы, и не только творцом, пытающимся найти порядок среди хаоса. Он не был и тенью, стремящейся к забвению. Люсиола — это имя стало чем-то новым, собравшим в себе все эти фрагменты, словно он был теперь готов принять своё прошлое и стать чем-то цельным. Но даже сейчас он не мог сказать с уверенностью, что понимает, кем именно стал.
Глядя на высокие потолки, на свет, что струился вниз, создавая иллюзию спокойствия, он понял, что всё ещё ищет ответы. Возможно, здесь, в этом дворце, где всё говорило о величии, власти и скрытых тайнах, он найдёт не только то, кем был, но и то, кем он может стать в чём ему помогут обитатели замка.

Люсиола шаг за шагом осваивался в доме Мельхартов, словно неуклюжий пришелец, пытающийся вписаться в чужой мир. Поначалу его присутствие казалось чуждым и неуместным, как редкий экспонат, случайно занесённый в витрину музея. Кармиэлла, со свойственной ей прямотой, не замедлила выразить Азриэлю своё недовольство, недоумевая, зачем тот привёл в дом очередное странное «‎хобби». Но, к её удивлению, вскоре стало ясно, что Люсиола не был угрозой — Азриэль даже не намекал на желание расправиться с ним, а сам балионтар, казалось, не проявлял ни агрессии, ни особой настороженности.
Поначалу Кармиэлла наблюдала за Люсиолой с явным недоверием. Она искала малейшие знаки его намерений, изучала каждый его жест, надеясь понять, что скрывается за этой необычной внешностью и странным поведением. Но чем больше она наблюдала, тем больше осознавала: Люсиола не играл в игры, не пытался манипулировать и не скрывал тайных мотивов — в отличие от большинства обитателей дворца. Его прямолинейность была даже смущающей. Кармиэлла поняла, что ему не хватает того чутья, чтобы выживать и уживаться в этом замкнутом иерархическом мире. Интуиция, словно невидимый барьер, поддерживала баланс сил, определяла, когда нужно уступить, а когда — дать отпор. Для Люсиолы же все эти нюансы оставались загадкой.
Тем временем Адам, с его доброжелательной природой, нашёл в Люсиоле кого-то, с кем можно было легко и приятно проводить время. Мальчик не задумывался о том, что балионтар не понимает тонкостей дворцовой жизни — он воспринимал его как существо, которому интересно всё вокруг, и в ответ на это тепло раскрыл ему свои маленькие радости. Люсиола, в свою очередь, отвечал искренней заинтересованностью. Он с готовностью слушал рассказы мальчика, будь то о новых книжках, которые Адам нашёл, или о проделках дворцовых собак. Взрослые могли бы найти это общение странным, но для Адама было достаточно того, что Люсиола никогда не смеялся над его интересами и не пытался его оттолкнуть.
Но с Кармиэллой всё оказалось сложнее. Она умела быть вежливой, но эта вежливость была холодной, сдержанной. Она предпочитала правила и принципы, которыми жила семья, а Люсиола, кажется, не замечал их вовсе. Особенно её настораживала его любопытство — едва заметное, но постоянное. Он исследовал коридоры, внимательно смотрел на картины и драпировки, словно пытаясь разгадать, что скрывается за всем этим богатым убранством. Но хуже всего было то, что он не понимал правил — тех самых, что негласно существовали в каждом уголке дворца. Например, святое правило не заходить в кабинеты Мельхартов без разрешения, которое касалось всех братьев, но особенно — Азриэля.
Кармиэлла пыталась осторожно намекнуть Люсиоле на эти ограничения, но всё казалось бесполезным — он воспринимал мир слишком прямолинейно. У него не было того внутреннего компаса, что помогал Мельхартам ориентироваться в лабиринтах замковых интриг и непрямых предупреждений. И именно это пугало её больше всего. Она привыкла, что любой в этом доме понимал тонкие сигналы — малейшее изменение в тоне голоса или жесте могло означать очень многое. А Люсиола… Люсиола смотрел на неё с открытым, почти детским интересом, и Кармиэлла не могла уловить в его шлеме ни страха, ни притворства, ни тех скрытых мотивов, которые она привыкла искать в каждом встречном.
По этой причине ему напомнили про необходимость приобрести лицо. Став, в какой-то степени, собственностью семьи, Люсиола рассказал и показал свои способности, доказав свою полезность для Мельхартов. По этой же причине он обзавелся ошейником, что сдерживал его силу. Его наличие вызывало немое недоумение, ведь он не собирался как-то вредить своей новой семье, но почему-то такое недоверие его в малой степени огорчало. Может и правда дело в лице?
Сегодня Люсиола решил полностью изменить свой облик. Он скрыл свою броню в недрах искусственного тела, словно сбрасывая с себя старую оболочку, и предстал в более человеческом виде, гладком и гибком, будто покрытом тонким слоем черного латекса. Золотые узоры переплетались по всей поверхности его тела, словно таинственные руны, мерцая и переливаясь при каждом движении, будто жили своей собственной жизнью. Эти символы были не просто декоративными — в них скрывалась магия, незримые нити силы, сплетающие его сущность воедино.
Его лицо представляло собой гладкий шлем с стеклянным куполом лица. Сквозь его поверхность виднелось нечто, напоминающее безграничное космическое пространство. Внутри клубились таинственные вихри цветастой пыли и медленно вращались звёзды. Это было завораживающее зрелище, будто смотришь сквозь окно в другую вселенную. Если вглядеться внимательно, в этой танцующей космической пыли можно было заметить едва видимые грани артефакта, словно затерянные осколки древних звёзд. Столько лет он не принимал свой первоначальный облик, отчего ощущал себя голым, однако понятие наготы у людей иное. Вряд ли сидящая рядом Кармиэлла могла бы смутиться отсутствию одежды на бесполом теле с невыраженными половыми признаками. Он мог бы проделывать свои процедуры в более уединенном месте, но он усвоил одно правило — по выходным семья собирается вместе. А Люсиола ведь член семьи? Он ведь может себя считать таковым?
Беспокойство супруги Третьего отозвалось в нем, как призыв к действию. Однако, балионтар не был уверен, что это озвученное переживание госпожи не было сказано просто как констатация факта. Мыслительный процесс заводил Люсиолу в тупик, родив переживания о здоровье Третьего. Может быть ему стало плохо? Тем более пропуск приема пищи для биологического создания — это ничем хорошим не закончится.
— Печально это слышать, госпожа. — едва отстраненно отозвался Люсиола, пока поверх шлема нарастала серо-голубая плоть, напоминая структурой мышечные ткани лица. Ещё несколько минут и на месте шлема, появилось лицо: светлокожее с искусственными трещинами и золотыми полосами от лба к кончику прямого носа, и от нижней губы по подбородку к шее. По бокам головы отрасли острые эльфийские уши, утяжеленные крупными золотыми серьгами в мочках; светлые волосы сами собой легли в гладкую прическу, оставив по бокам на висках еле заметную щетину, как после стрижки. Остальная часть тела будто бы покрылась дополнительным слоем привычного гладкого, но бархатного на ощупь материала, подчеркивая мужественность фигуры с рельефными мышцами с анатомической точностью, вплоть до бугорка в паховой зоне.
— Думаю, этот облик мне нравится больше всех, — мягко отозвался Люсиола, поворачиваясь к Кармиэлле. Его холодные голубые глаза не обремененные естественными рефлексами в виде моргания и блуждания по объектам, выглядели всё ещё неестественно. Он обменивался взглядами с леди, считывая её реакцию и даже несколько раз моргнув, резко осознав для себя, что моргание утомительно и энергозатратно. Переведя взгляд на Адама, что беззаботно что-то читал, тоже обнаружил в его взгляде некое недоумение. Только они привыкли к бронированной ипостаси Люсиолы, как теперь он стал…слишком не таким, как обычно.
— Кажется, мне лучше для начала в зеркало посмотреться. — его губы дрогнули в подобие улыбки, а левый глаз сощурился, отчего зрачок в нем сузился. Впервые ему было неловко за свой внешний вид, но это ещё стало поводом сбежать от семейных посиделок и проверить всё ли в порядке у Азриэля.
Покинув гостиную, Люсиола размял руками лицо. Ему казалось, что оно плохо держится, хоть это было не так, ведь материал был плотно связан с его телом, он и был его телом, но ощущения всё равно странные. Его поле зрения не изменилось, ощущения по сути тоже, но теперь все вокруг будут знать куда смотреть — на лицо. И это как-то…не комфортно. Сплести лицо — это одно дело, куда сложнее сделать его естественным и научить мышцы мимике. Люсиола мог бы просто повторять то, что видел, однако для этого ему придется вспоминать какая мимика соответствует тому или иному действию. Было бы проще, если бы ему пришлось изображать боль в разной степени, это куда более понятный для него язык.
Люсиола невольно появился на кухне, где слугам вновь пришлось привыкнуть к его обновленному облику. К счастью, антимагический ошейник быстро развеял их сомнения — перед ними всё тот ​​же балионтар, а не чужак. Он спокойно попросил собрать поднос с завтраком для Азриэля, после чего, не теряя времени, направился прямиком в кабинет хозяина. Лучшее зеркало — это реакция Азриэля, так посчитал Люсиола, когда вежливости ради постучал в дверь пару раз и открыл её без предварительного приглашения войти. Потому что Третий и без стука велел бы пойти на все четыре стороны, лишь бы его не трогали. Правила кабинета? Да, что-то об этом Люсиола слышал.