фрирен смеется, его кожа пропиталась парами дорого вина, в тонких пальцах он сжимает легкую ткань - в такую жару только она холодит распаленную кожу. смех архонтов сливается в какофонию звуков, его босые ноги скользят по белому мрамору. они пожирают его взглядом, а для него они - разноцветные пятна без лиц. он слышит только такт музыки и то, как звенят украшения при каждом взмахе бедер. фрирен чувствует, что в этот момент он становится частью чего-то более грандиозного, чем просто вечеринка или общение с архонтами. в этом мире роскоши и изобилия он находит своё место, будучи не только гостем, но и хозяином этой атмосферы. его уверенность растёт с каждым взмахом музыки и каждым поднятым бокалом вина. и он знает, что этот вечер — лишь начало, лишь первый шаг на пути к чему-то ещё большему и важному.

он - украшение этого вечера. кажется, что они на разных сторонах с архонтами. кажется, что они его хозяева, а он их покорный слуга. в конце концов, никто не мешает им так думать. фрирен никогда не видел их отношения так.

они давали ему познать мир. кто знает, каким бы был фрирен сейчас или потом, если бы ему посчастливилось (нет) переродиться в ином месте и мире. архонты были теми, кто показал ему вкус жизни и он вгрызся в нее зубами, он пожирал каждый кусок того угощения, что ему преподнесли с одержимой жадностью.

он пожирал взгляды толпы, он двигался так быстро и одновременно легко, так просто и вместе с тем яростно, что даже те, кто присытился подномными представлениями нет-нет, да кидали на него свои взгляды.

его танец похож на что-то среднее, между агонией и сексом. кто-то, вероятно, спрашивает себя в мыслях - ради кого он так убивается, кто-то вероятно думает - вот бы и мне посвятили такой остервенелый танец.

но этот танец принадлежал каждому и не принадлежал никому.

фрирен многое бы отдал, чтобы этот момент длился вечно. это одержимое безумие, эта эйфория, эта квинтесенция опьяняющего гедонизма. это то, чем он хотел жить - слепому удовольствию. это тот момент, который он хотел бы переживать столько вечностей, сколько придется, пока его душа не истлеет и не превратиться в ничто.

но насколько танец может быть прекрасен, настолько же и отвратителен. нет большей боли, чем слышать последний аккорд, чем возвращаться вновь в мир, подчиненный чему-то, кроме дикого желания и страсти.

зал разрывается от аваций. фрирен клянется и спрыгивает с края мраморного фонтана.

его архонта отвлекли разговорами, поэтому он не подходит к нему, вместо этого он берет чашу с виноградом с общего стола. его хвалят скучными дежурными фразами, а он кивает и улыбается, будто чумной, будто не понимает их языка.

на балконе прохладно, он забирается на достаточно широкий парапет и садится на него боком. тут довольно высоко, но этот риск щекочет нервы и невольно возбуждает. ягоды винограда он хватает руками вовсе неприлично, как животное. ему всегда голодно. голодно до секса, голодно до удовольствий, до вина, до еды, до солнца, до чужих и своих.

виноград лопается на его зубах и в том, как виноградный сок стекает по его шее есть и что-то жуткое и что-то притягательное - будто он только что вгрызался так в чью-то шею.

он слышит чьи-то шаги и поворачивается. невольно роняет чашу и остатки винограда рассыпаются.

этот мужчина красив. фрирен любит все красивое. этот мужчина отличается от архонтов. и он странно притягивает. фрирену спрыгивает с парапета и оказывается рядом слишком быстро для простого человека.

его запах пьянит.