ФЛЁР ДЕ ЛИС

БИОГРАФИЯ

Elegy of [H]ermitage

[indent=2,1] Ночь смахивает слёзы с её щёк. Ветерок заботливо обнимает и увлекает в темноту. Она поддаётся, делает шаг, растворяясь во мраке среди тусклых призрачно-голубых фонарей. Тонкий стук каблуков неторопливо испаряется, на грани слышимости резко ускоряясь, всё же выдав её. Хрупкие пальцы цепляются за бессмысленность, порыв свежести и дыхание жизни призывают сердце трепетать, а ноги – уносить её как можно дальше. Там, наедине со звёздным небом, мирной водной гладью и тишиной, наконец, в ней просыпаются чувства.
[indent=2,1] В дрожащей ладони лежит медальон с портретом женщины, кукольно-прекрасной, как и она сама. Память об этой женщине тает в каждом, в чьи глаза она находила смелости заглянуть. Тонкие пальцы сжимаются в кулак, хруст серебряной цепочки оставляет трещину в тишине. В ней эти воспоминания с годами только крепчают. Слова, что были сказаны в далёком детстве, обретают форму, до неё наконец доходит смысл. Больно. Металл врезается в её белоснежную кожу. О, она ещё может испытывать злость. Она ещё жива. И ещё поживёт.
[indent=2,1] Перед самым рассветом она, наконец, отрывает глаза от отражения в портрете.
[indent=2,1] — Мама… — она зовёт её, но восходящее солнце не отвечает.

Sonet of Disillusionm[E]nt

[indent=2,1] Остекленевшие зрачки блестят в лучах бледного осеннего солнца. Тёмно-алые пятна расползаются по ткани белых перчаток. Они хотели спасти его, драгоценного, великого, знаменитого. Но теперь они смотрят на неё, забыв об усопшем. В застывшей тишине можно кожей ощутить волны нарастающей ярости, страха и неверия. Она хороша в своём деле, особенно для юной девы. Но хороша не безгранично. Каждый в комнате об этом знает. Однако теперь готовы вцепиться зубами и когтями в хрупкую девочку за то, что ей не удалось сотворить чудо.
[float=left]
[/float]
[indent=2,1] Она снимает перчатки, кладёт их подле мертвеца. Повинуясь мольбам сердца, медленно шагает к балкону, закрывает за собой дверь. Пальцы привычно тянутся к медальону, единственному предмету, что обладает силой унять её тревогу. Закрой глаза, глубоко вдохни, и услышишь тонкую флейту ветерка, ритмичный скрип флюгера, и шаги… тяжелые, приближающиеся, знакомые. Пальцы стискивают металл, умоляют его защитить, хотя бы один раз. Дверь распахивается с грохотом. Каждый раз кажется, что она готова, но тяжёлый удар застаёт врасплох.
[indent=2,1] Она падает на пол. Лицо человека, что когда-то выбрал для неё имя, сейчас искажено гримасой первобытной, горькой, тёмной ярости. В нём не осталось ни тени былого, ни одного воспоминания, он хочет только одного: чтобы инструмент выполнял свои функции безотказно. Тогда зачем же ты осыпаешь его ударами, один сильнее другого? Она смотрит на него не щурясь, покорно принимая ещё одно наказание. Выскочивший из-под одежды медальон останавливает его руку в воздухе. Взрыв воспоминаний парализует и разжигает пламя одновременно. Его лицо искажается ещё сильнее. Кулак сжимается до хруста в костяшках.
[indent=2,1] — Ненавижу! — ревёт он, разрывая платье на её груди.
[indent=2,1] Впервые становится страшно, когда она видит блеск широкого кинжала. Разум отказывается принимать реальность. Хруст костей и брызги крови парализуют уже собравшийся сорваться с губ вопль. Лезвие алое по самую рукоятку, но и этого ему мало. Рука, которой много лет назад он гладил её по макушке, срывает медальон с цепочки и впихивает его прямо в рану. Она дёргается, скребёт пальцами пол и захлёбывается, пока его родные ладони давят, обжигают, приносят боль. Он жаждет избавиться от последнего напоминания.
[indent=2,1] Но не находит в себе сил закончить, падая на пол в лужу слёз и крови.

Pastoral of A[L]terations

[indent=2,1] Кукла – сапожник без сапог. Пока остальные возвращаются чуть ли не с того света без единой царапины из-под её белоснежных дланей, сама же она носит жуткие шрамы у самого сердца. Годы идут, а так и не ясно, кого и как должно вылечить время. Она тонет в течении бытия. Лица исчезают из памяти спустя минуты; города сливаются в одну размытую картину. Разум, лишённый пищи, рождает новые картины, образы и идеи. Мирские блага, удовольствия и чувства уплывают куда-то вдаль. Уже много лет кажется, что она иное существо. Фарфоровая кукла, склеенная из осколков чужих надежд. Созданная, чтобы подчиняться.
[indent=2,1] За сей идеей приходит и другая: может, с ней на самом деле всё в порядке? Может, это они ничего не могут понять и угнетают её волю не из-за жажды наживы, а из… страха перед её силой? Впервые за месяцы она вновь шагает в объятия родной ночи, глядит на звёзды и в отражение в водной глади. Вид пугает её и одновременно завораживает. Не веря, она касается щеки. Отражение повторяет за ней. А затем улыбается, будто само по себе. Она отступает на шаг назад, но затем снова глядит на странно-чужую сущность. Но это… она. Улыбка открыла ей правду.
[indent=2,1] У куклы есть клыки.
[indent=2,1] Идут месяцы. Идея о превосходстве над смертными крепчает в разуме куклы. По вечерам она спокойно может гулять по особняку. Каждый встреченный стервятник, что пожирает остатки некогда великой семьи, встречает надменной улыбкой, уверенный, что её воля сломлена. Сохранять лицо легко. Она без труда, словно невесомый призрак, проходит сквозь стены и двери, вынимает из витрины семейную реликвию, катану, и усаживается на кровати мужчины, который зачем-то дал ей жизнь. Так проходят часы, пока он не открывает глаза и не садится, недоумённо потирая глаза. Резкий взмах доказывает, что в ней есть не только покорность, но и сила.
[indent=2,1] Алые брызги на белоснежных простынях – её послание миру. Она больше не будет прежней.

Ode of [P]urification

[indent=2,1] Стук колёс по брусчатке. Грубые сиденья. Звон наручников. Ей не привыкать нести наказание. Она недовольна лишь тем, что никто не даёт ей спокойно наслаждаться страданиями. То и дело, перевозят с места на место. Постоянными в её жизни стали только стук колёс. Грубые сиденья. Звон наручников. Она не хотела убегать. Она не хотела жить. Она хотела просто… существовать меж реальностью и фантазиями, тонуть в океане страданий, душевной боли, терять разум. Растворяться в образах, рождённых больным разумом.
[indent=2,1] Чуткий слух улавливает натужное гудение, словно бесконечно растянутый во времени утробный рык гигантской кошки. Взгляд вылавливает грубые угловатые силуэты сквозь облака пыли, сквозь которые видны лишь геометрически ровные источники пламени. Ей было бы плевать, но разум… Он не может без деятельности. Он принимается тут же изучать, рассматривать, обдумывать то, что глаза никогда не видели. Соотносить факты. Предсказывать, угадывать, вспоминать. В голове всплывает термин из учебников: космический корабль.
[indent=2,1] Экипаж останавливается прямо у площадки, где ревёт это стальное чудовище. Её и других подневольных выталкивают наружу и нестройной колонной ведут прямо к нему. Трап к двери выглядит как жуткая чужеродная пасть угловатого чудовища. В сердце просыпаются давно забитые в дальний угол нотки страха и интереса. Внутри всё неказисто грубо, тесно, тяжело. Её пихают в маленькую каюту с узким горизонтальным окошком, через которое видны лишь верхушки зданий родного города. Корабль вздрагивает и поднимается. Сердце неожиданно пропускает пару ударов. Она не хочет покидать родной дом. Она не хочет погружаться в неизвестность. Пожалуйста, не увозите!
[indent=2,1] Осознание приходит слишком поздно. За плотным стеклом исчезают облака, голубизна неба, свет. Остаются только звёзды. Им всё нипочём. Она стучит кулаками в дверь каюты-камеры. Никто её не слышит. Никто и не услышит. Разум сбрасывает пелену забвения, резко возвращая ясность. Осознание наваливается на неё тяжелейшим грузом. Колени подкашиваются. Стальной пол приближается слишком быстро, не успеешь и рук выставить. Грубая, поржавевшая решётка врезается во всё ещё кукольно-прекрасное лицо, по которому вновь, спустя столько лет, текут слёзы. Губы шепчут слова, которые так давно нужно было сказать.
[indent=2,1] Хотя бы самой себе.
[indent=2,1] — Прости меня, папа…

Epitaph to [M]eaning

[indent=2,1] Она стоит на коленях, прижимая ладони к груди, к шраму, к медальону, к сердцу. Молится так отчаянно, как никогда прежде. Слышит, как двери камер поочерёдно открываются. Слышит, как по узкому коридору разлетаются вопли и звуки борьбы. Слышит, как шаги приближаются к её двери. Каменная хватка человека, закованного в железо с ног до головы, не оставляет шанса вырваться. Он тащит её по тёмным извилистым проходам. Она не успевает переставлять ослабевшие ноги, то и дело падая и цепляясь за технические трубы и выступающие железяки. Разум подсказывает, что всё становится только хуже.
[float=right]
[/float]
[indent=2,1] Куклу передают в руки другим людям. От их прикосновений кожа немеет, к горлу подкатывает ком, сердце сжимается, боясь сделать лишнее движение. Прошлая железяка хоть немного походила на что-то обжитое, но эта… на какой-то жуткий храм. За редкими окнами чёрная бесконечность. Воздух тяжёл и спёрт; в нём ни нотки природной свежести, естественности. Он пропитывает лёгкие горечью, остротой, железной пылью. Хочется закашляться, вывернуться наизнанку, отогнать тени, что обволакивают разум, выброситься наружу, туда, где просто нет всего этого.
[indent=2,1] Ещё несколько часов проходят в другой камере. Ужас пополам с тревогой сковывают, она лежит в позе зародыша, забившись в дальний угол. Вместе с этим где-то внутри тлеет уголёк жизни. Она не хочет умирать. Она не хочет неопределённости. Она осознаёт грехи. Она хочет всё исправить. Пожалуйста, кто-нибудь, дайте просто шанс сделать это! Словно в ответ на мысленный вопль она слышит шаги. Когда проводник в очередной раз пытается схватить её за запястье, она срывается говорит, что пойдёт сама. Ответ на это лишь загадочная улыбка и приглашающий жест.
[indent=2,1] В огромном зале только алтарь и люди в одинаковых робах. Бежать и сопротивляться бесполезно: сильные руки тащат ослабевшее тело и водружают его на холодную поверхность. Она всё же рвётся наружу, уголёк жизни разгорается в пламя, которое всё же не может прожечь неприступный покров реальности. Это конец. На запястьях и лодыжках схлопываются свинцовые тиски. Крючковатые пальцы рвут тюремные одежды в стороны, обнажая хрупкое тело. Хоровое пение доносится до слуха, пробиваясь сквозь безумный пульс и шум в ушах; оно бесит, раздражает, вынуждает визжать и кричать от ужаса, пока десятки людей славят своего бога на древнем языке.
[indent=2,1] Они не заканчивают дело одним ударом. Идеально отточенная кромка ритуального оружия служит только для одной цели: приносить как можно большие страдания. Ни один смертный не способен вынести эту боль. Угасающего слуха касается флейта весеннего ветерка; пред стекленеющими глазами мерцает образ звёздного неба, сменяющегося рассветной розовизной. Жизнь со вздохом облегчения наконец покидает это несчастное тело. Оно теперь просто безвольно покачивается под ударами, медленно остывая, освобождая мир от своего надменного присутствия.

Romance of Lif[E]

[indent=2,1] …она приходит в себя там, где ей самое место: среди груды мусора и безжизненных тел. Она, обнажённая, но целёхонькая, скатывается по скользким останкам и больно ударяется о железный пол. Рядом со звоном падает медальон. В воздухе ещё не развеялись остатки до боли знакомой магии. Она берёт безделушку в руки: ошибки нет. Всё это время артефакт таил в себе заклинание реанимации. Тёплые слёзы стекают по окровавленным щекам. Спустя столько лет её дар дал глупой девчонке ещё один шанс. Крепко прижимая к себе медальон, в котором не осталось чар, она впервые за годы смеётся.
[indent=2,1] Жизнь чудом вернулась к ней, но остаётся самое сложное: сохранить её. Ритуал жертвоприношения успешен: сверху, в зале, где её лишили жизни, теперь бесчинствует какая-то неведомая тварь. Жаркий, влажный, дребезжащий рёв перемежается с истошными предсмертными воплями смертных существ. Они кого-то призвали. И теперь этот кто-то царствует на огромном космическом корабле, отрезанном от цивилизации. Флёр снимает с одного из наименее изуродованных мертвецов что-то похожее на целую одежду, и отправляется в путь. Она не знает, как сбежать, но не может оставаться на месте. Огонь жизни подгоняет её вперёд.
[indent=2,1]Спустя несколько дней ей удалось выбраться оттуда на спасательной капсуле. Как сказали бродяги, что откликнулись на автоматический сигнал бедствия, сам корабль пропал, будто его вовсе не существовало. Представившись беглой рабыней, она смогла найти кров, работу, прикрытие на годы вперёд. Когда тайна её личности стала достаточно защищённой, Флёр вернулась в родной дом и забрала оружие, которым когда-то совершила единственное убийство в своей жизни. Там же она впервые повстречала деоса Ферониаса. Их диалог был короток, но после этого де Лис обрела новую цель в жизни.
[indent=2,1]Новость о существовании целой организации, посвящённой помощи несчастным, стала для девушки подарком судьбы. Не имея дома ни разу в жизни, она наконец нашла место и людей, которые смогли бы по достоинству оценить её навыки и стремление спасать чужие жизни. Она, как никто другой, пропустила через своё слабое тело все виды жестокости, страданий, насилия. Она, как никто другой, понимает чувства каждого, кого коснулась её исцеляющая длань. Холодная, беспристрастная, заботливая. Испытания, однако, только начинаются. И судьба предвещает не меньше трудностей, чем гора тех, через какие ей уже удалось пройти.

ВНЕШНОСТЬ

[indent=2,1]Флёр де Лис тяжело воспринять как живого, земного, обычного человека при первой встрече. Она запредельно прекрасна и также безмерно спокойна. Её чистый голос, кажется, касается самого нутра, струн души. На неё хочется любоваться. За ней хочется идти. Точно никто не может сказать, естественное ли это желание, или сие очарование волшебно, рукотворно. Черты её лица и фигуры словно высечены из холодного мрамора; фанатичный художник был готов тут же провалиться оземь тотчас же, как ему удастся создать такой идеал.
[float=left][/float]

[indent=2,1]Как безжизненный камень, Флёр запредельно далека от простых человеческих эмоций. Обычно она спокойна, отстранена, холодна, но при этом прагматична, тактична и осведомлена о фактах во время бесед. Однако у простых людей не возникает желания проронить и слова; им хочется внимать ей. Зная, как подчинённые ценят её речи, Флёр при возможности уделяет время чтению, практике дикции, походки, грации, в тайне ото всех, естественно. Поддерживать образ идеального лидера не легко. Но девушка изо всех сил старается соответствовать.
[indent=2,1]То же можно сказать и об её одеждах: она пусть и не выдающегося роста, и не богатырской комплекции, но с помощью одежд и стилистов поддерживает медийный образ чуть ли не почтенной небожительницы. Наряды всегда с иголочки, причёска и макияж всегда идеальны. Богато украшенная фамильная катана всегда удачно довершает образ, будь это вечернее платье для благотворительного приёма, либо же практичный дорожный костюм. Кто-то бы назвал это удовольствие не дешёвым, но Флёр бы в принципе не назвала это удовольствием.
[indent=2,1]Повязка на глаза стала для де Лис спасательным кругом. Ей морально больно глядеть на любые проявления насилия, её эмпатия слишком сильна, потому она предпочитает лишиться основного органа чувств в обмен на успешное исполнение обязанностей Герцогини. Этот элемент гардероба уже не один десяток лет ассоциируется с Белой леди, и даже если бы ей не нужно было прятаться от окружающего мира, она всё равно бы надела эту повязку, поддерживая образ.

ХАРАКТЕР
[indent=2,1]Флёр психически нездорова. Начиная со дня потери матери она не выходила из депрессии. Отец ненавидел всё вокруг: дочь, что как две капли воды похожа на возлюбленную; себя, что не смог защитить драгоценную супругу; прислугу, работу, саму жизнь. От горя он запил, скатился к играм, и слишком скоро от семейного состояния не осталось ничего. Тогда-то он и принялся без каких-либо церемоний и угрызений совести эксплуатировать талант дочери к целительству. Она отлично училась, превосходно справлялась с заказами даже в детском возрасте, первое время даже чувствовала себя нужной и полезной.
[indent=2,1]С годами тревога становилась тяжелее, деньги от её работы уходили непонятно куда, она не могла реализовать ни одно из своих простых человеческих желаний. Ей было запрещено всё, кроме старательной учёбы, работы и удовлетворения минимальных мирских нужд. Когда-то жизнерадостная и активная, Флёр закрылась в себе, стала нелюдимой, нервной, озлобленной, но всё ещё послушной. Она не знала другой судьбы, приняла роль инструмента в руках отчаявшегося отца, и смиренно плыла по течению.
[indent=2,1]Она была хороша, но не идеальна. Случались промахи. Часто в случаях, когда отец очень рассчитывал на хорошую оплату от клиентов. Удары по кошельку и остаткам репутации отражались новыми ранами на его и без того бесконечно кровоточащем сердце. И выместить злость было больше не на ком, кроме подрастающей Флёр. Видеть перед собой копию мёртвой жены было больнее всего, потому в ударах не было жалости или сдержанности. Девочка со временем привыкла; у неё было даже мысли просить о помощи. Она считала, что так и должна жить, что это её судьба, что только так она приносит пользу.
[indent=2,1]Убийство отца сломало её окончательно; она попала в заключение, где полностью провалилась в пучину самобичевания, самоистязания и иных форм психологических страданий. Она даже получала какое-то извращённое удовольствие от чувства непрекращающейся душевной боли. Порой она срывалась на физические самоистязания, которые на короткое время помогали ей почувствовать удовольствие и физическое. Но стоило перегнуть палку, как боль становилась из приятной отрезвляющей. А реальность приносила настолько тяжёлые воспоминания, что Флёр мгновенно возвращалась обратно, в тёмные глубины разума.
[indent=2,1]Что-то похожее на раскаяние, очищение и принятие себя произошло в момент, когда уже такое комфортное одиночное заключение оборвалось переводом в другую тюрьму. А затем в другую. И так несколько раз. Флёр не понимала, что от неё хотят, пока не оказалась на космическом корабле контрабандистов, что продали её звёздным культистам. Близкая смерть окончательно отрезвила девушку, та, как и многие до неё, умоляла о ещё одном шансе. Мольбы не были услышаны. Её болезненно и показательно убили на глазах у толпы. Воскрешение произвело такой сильнейший шок, что с того момента Флёр никак не может оправиться.
[indent=2,1]Она говорит о себе в третьем лице. Её сердце не выдерживает воспоминаний, боли и тяжести, когда Флёр принимает всё произошедшее на себя. Ей удаётся успешно маскировать под практикой дикции разговоры с голосом в голове. Всё это нехорошие звоночки. Ей нужна помощь. Она не может её попросить. Ведь она должна быть сильной. Она должна вести за собой людей. И у неё получается. Раз справлялась годы до этого, справится и дальше.

Отредактировано Флёр де Лис (01.11.24 16:51:52)