Куин хорошо знал город и до того, как попал на остров, и того, как вернулся домой. А уж после возвращения, став сначала Капюшоном, потом Стрелой, а ныне — Зелёной Стрелой... Изучил Стар-Сити практически вдоль и поперёк, и заблудиться в городе для него — невозможно.
Тем не менее, даже хорошо зная город, и зная что должен любой ценой найти Фелисити, Оливер не мог в одиночку обыскать город. Но... Он бы не был собой, если бы хотя бы не попытался, учитывая его знаменитое, в некоторых кругах, упрямство. Так что, Зелёная Стрела обыскал все самые очевидные места, куда можно спрятать похищенного человека, и... Увы ничего не нашёл. И никого. Никаких зацепок.
Брат Теи был в бешенстве, что ничего не выходит, и поэтому вынужден был вернуться обратно в логово, а также снять свой костюм мстителя и снаряжение. Ну и, раз уж найти Фелисити сам он пока не может, мужчина решил сосредоточиться на том, чтобы попытаться выяснить хоть что-то насчёт девушки. Той самой, что похитила айтишницу.
Оливер решил прогнать изображение по распознаванию лиц, и поиску в разных базах данных, относительно лица похитительницы. Это заняло некоторое время, однако, увы, поиск ничего не дал. Получается, либо её просто нет ни в одной базе данных, что маловероятно, либо она настолько засекреченная кем-то личность, что её найти не представляется возможным.
Предположив, что у него просто не хватает технических навыков, для этого, Куин решился поделиться несчастьем с теми друзьями и знакомыми, кто ещё жив, и не бросил его, после всех событий, связанных с Дарком, и его убийством. Поэтому, не теряя больше времени напрасно, мэр Стар-Сити вызвонил Кёртиса, рассказав ему о Фелисити, и объяснил какая именно помощь нужна. Также... Он связался с Лэнсом, на всякий случай, и попросил о помощи его.
Теперь оставалось лишь надеяться, что хоть что-то прояснится, и что он сможет найти Фелисити, и спасти её, пока не поздно. Оливер уже потерял очень многих, и Лорел. Потеря её сокрушила его. Если он потеряет ещё и Фелисити... Куин не хотел даже думать об этом, и представлять такое.
-Хоть бы Лэнс, или Кёртис, побыстрее сообщили мне хоть что-то. Либо место где искать, либо что-то о личности похитительницы... Мне ведь даже зацепиться в поисках не за что. Никаких зацепок... И как раз в тот раз, когда нужно найти человека, который мне близок. Я не могу облажаться. Просто не имею права! — переживал мужчина, ходя по логову из стороны в сторону.
От переживаний за Смоук Куину хотелось разгромить логово, или побить кого-нибудь, а может и то, и другое. Но сейчас он понимал — это бесполезно. И никоим образом не поможет ему найти её. Теперь, мэру города остаётся только ждать, и надеяться что Кёртис или Лэнс помогут ему с информацией. Увы, это всё, что он может.

Скоро будет, надеюсь.

"Согласна?"

— не высказанный вопрос замер в его голове, так и не найдя своего воплощения.

Сноходец не знал. Не думал, что Она так скоро согласится, так скоро примет предложение, от которого многие другие в страхе убежали бы. Когда кто-то другой пытается поделиться с тобой своею болью, ты не всегда бываешь готов к тому, что это случится. Не всегда уверен в том, что у тебя получится помочь по-настоящему.

А если и стараться — то к чему?

"Она согласна",

— с этими словами трепетало сердце, когда Гелиос ощутил вес на своей спине, расправляя крылья, слегка задевая ноги юной всадницы. С высоты обзор всегда лучше и чище, но сможет ли она действительно понять хотя бы часть той боли, которую испытывает весь мир? Которую испытывает он сам?.. И не слишком ли это опасно для такой юной души? Не все из Старших могут адекватно воспринимать тяготы мира, не у всех получается справляться с толщей мрака, что готова обрушиться в любой момент

Однако надежда всегда жива. Ей всегда есть место в юном сердце, что бесстрашно шагает вперед.

— Место, откуда я родом, зовется Эллизион, — негромкий голос раздается у девочки в голове, пока Пегас набирает высоту, едва не задевая острыми копытами кроны деревьев.  Пейзаж начинает постепенно изменяться — вместо вечнозеленых елей появляются высокие дубы и клены с ободранными и обожженными листьями. Многие из верхушек деревьев обтянуты липкой паутиной, среди которой мелькают, появляясь и исчезая, крохотные зубастые хищники. Они ждут новых жертв, готовые впрыснуть яд в их вены, поглощая после как питательный обед, заворачивая в кокон забвения.

Удивительно, как столь прекрасный мир, мир человеческих грез, скопление всего прекрасного, существующего на земле, проломился под натиском агрессивного мрака, чего-то, глубоко враждебного самому естеству Эллизиона.

И теперь он молил о помощи.

Во снах время тянется совершенно иначе, нежели в реальности. Потому сложно было сказать, сколько летели они сквозь густые облака прежде, чем Гелиос не снизился, чтобы показать его.

Выжженное поле со следами ядовитых капель — словно звери неведомые прошлись по нему, убивая все живое.

Крохотные птичьи тела, тщедушные скелеты полевых грызунов, останки, будто оставленные привередливым хищником, не доеденные, еще не истлевшие, припасенные на потом.

Иссохшее озеро, на дне которого жалобно лежали когда-то блестящие, омытые течением ближайшей речки, мелкие камушки и примыкавший к нему обсидианово-черный лес, укрытый толстым слоем пыльной паутины...

— Это — мой мир, — говорит Гелиос, чуть склоняя голову — не в грусти, но в огромнейшем почтении. Мир вокруг словно бы меркнет от его слов, на миг гаснет иллюзорное ночное светило, лишь отдаленно напоминающее луну. В конце концов, мир, сотканный из человеческих мечтаний — это во многом собирательный образ из того, о чем думают и чем дышат люди там, в реальности. — Ты...слышишь его плач?

Ибо он слышал. Слышал, как ветер одиноко ревет в отдаленных горах. Слышал, как в лесах покачиваются на почти истлевших веревках висельники. Слышал, как скребется последнее живое существо — волшебная маленькая бабочка, заплутавшая из мира чьего-то сновидения. И множество было их таких, закрытых черной паутиной, зараженных, страшных. Гелиос не хотел показывать все, лишь часть, но они прорывались. По полю шли, маршируя лишь в одном им известном ритме, тени людей — скелеты, обтянутые бледно-зеленой кожей, с давно потухшим взором. Что вело их вперед? Какой таинственной песни они подчинялись?

Гелиос знал, кто управляет ими. Знал, кому нужно поселить в душах людей мрак и хаос.

Знал, кто кукловод. От кого он сбежал.

— Мир мечты — лишь начало. Все начинается здесь, а закончится уже на всей планете, — продолжал рассказывать Хранитель, на мгновение зависая в воздухе. Крылья рассекали могильный холод, от которого запросто могли пойти мурашки. — И лишь тот, кто не побоится встать на пути у тьмы, сможет остановить это. Потому что...

Он снова опускает голову вниз, стыдливо отводит взгляд, пусть и не до конца понимая, что такое — стыд. Многие из человеческих чувств неведомы ему, миры слишком различны, чтобы уметь понимать всю гамму человеческих эмоций.

В голосе вновь скользит боль.

— Я не смог.

В следующий же миг Гелиос устремляется вниз слишком быстро даже для самого себя, останавливаясь совсем рядом с шагающей к неведомому армией мертвецов. Тени блуждают по полю, словно готовясь к бою. Но им пока не достать — Гелиос и его спутница слишком высоко, чтобы тени смогли как-то навредить им.

— Если мой мир погибнет, это будет реальностью. Тень накроет нашу возлюбленную Землю и мы никогда не выберемся из нее, — произнес сноходец, качая головой. Боль в его золотых глазах застывает расплавленной каплей янтаря, медленно растворяясь в мудрости мира,  в котором он был рожден. Обращаясь к Чибиусе вновь, Гелиос надеется, что она думает так же. Он не ошибся. Он уже отправил ее на эту дорогу — дорогу борьбы. Пусть даже пока она не до конца знает, что ее ждет.  — Я так...не хочу этого.

Опустив подбородок на сцепленные пальцы, Стефан молчал, позволяя Старку высказаться. Он понимал его праведный гнев — Камар-Тадж облажался, сам Стефан, занятый угрозами из других измерений, совершенно упустил из виду тот факт, что угроза может таится на земле. Если вмешиваться в дела героев во время нападения Локи на Нью-Йорк он не мог, то с Вандой было сложнее. О теракте ему сообщили постфактум и оставили разбираться с последствиями. Что ж, надевая мантию верховного, Стрэндж знал, что его ждет.

— Я был в другом измерении, - ровным тоном, без капли раздражения, отвечает Стефан, хоть вопрос и был риторическим. — К моему величайшему сожалению, я не могу быть везде и сразу. Угроза Ванды меркнет на фоне мистических угроз со стороны темных измерений. Я лишь выбираю большее из зол, которому буду противостоять.

С тонких губ мага срывается вздох, он борется с желанием поправить Старка, подкинув еще больше на вентилятор, но рискует сам погрязнуть в собственном же дерьме. “Не тебе говорить о чужих ошибках, Тони Старк.” Мрачно думает Стрэндж, сохраняя невозмутимое выражение лица. Стефан Стрэндж как никто другой мог оценить ценность чужой жизни, но вместе с тем понимал, что ни одно сражение не обходится без жертв. Невозможно построить дом, не срубив ни одно дерево. Печальная, но все же истина.

Веками маги защищали покой людей, оставаясь в тени. Изменять этим традициям Стефан не хотел, считая, что люди не готовы узнать о существовании магии. Одно дело узнать о том, что люди не единственная форма жизни и в бесконечной вселенной есть другие разумные существа и совершенно иное — что все представления о собственном мире построены на лжи, начавшейся тысячами лет назад. Один Соломон со своими демонами чего стоил. Стефан качает головой, не время сейчас думать о давно минувших событиях.

— Левитация, телекинез, контроль разума, - тихо повторяя Стрэндж. Посещая Ванду в тюрьме он узнал о ее способностях, но как выяснилось — не всех. Очень сложно грамотно определить способности не имеющие физического воплощения, такие как телепатию или контроль разума, гипноз. Стефану хватало опыта понять во что может вылиться побег Ванды из тюрьмы и каких масштабов достигнет ее сила. Опасный противник, но полезный союзник.

Стрэндж не спешил отвечать на вопрос, он еще не решил, что будет с ней делать. Если попытки вразумить потерпят провал, то не останется вариантов, кроме как лишить ее магических сил. Подобная процедура может убить мага, но вопросы морали отступали на второй план, когда угроза была крайне высокой.

— На твое сознание она влияла? — чуть прищурившись, спрашивает доктор, проигнорировав вопрос, — это важно потому что, многие колдуны сохраняют связь с теми, кто был подконтролен им. Даже находясь в тысячах миль, они могут подчинить разум в любой момент. Эту сторону способностей Ванды я не могу изучить пока она лишена их в полной мере, а ради эксперимента освобождать ее крайне неразумно.

Стефан собирался сказать что-то еще, но его прервал стук в дверь, а следом в образовавшуюся щель просунулся молодой юноша в желтых одеяниях монаха. Полностью проигнорировав Старка, он учтиво склонился перед верховным магом:

— Мы изучили вопрос камня и готовы предоставить ответ. — Стефан кивнул ему и встав из-за стола в один шаг пересек всю библиотеку, оказавшись возле двери.

— Ничего не трогай, — бросил Старку, перед тем закрыть за спиной дверь, — слушаю.

— Скипетр принадлежал недавнему вторженцу — Локи, с помощью него он контролировал разумы людей, — начал быстро говорить неофит, — сам скипетр лишь безделушка, вся сила внутри камня. Еще во времена зарождения вселенной…

— Да, да, - взмахнув рукой, прервал доктор, — ближе к делу.

— Камень разума, именно так называла его Древняя, - недовольно поджав губы, ответил юноша, — древнейшая и очень мощная реликвия, существующая с начала времен.

Сложив руки на груди, Стефан задумался. Ему не доводилось слышать раньше о существовании артефактов столь древних и столь опасных. Страшно представить на что они способны не в тех руках.

- Что вы намерены делать в Максимофф? — устав ждать, подал голос неофит.

— Я намерен использовать ее, чтобы раскрыть весь потенциал камня. На этом все, можешь идти.

Еще какое то время постояв возле дверей, Стефан все же вернулся в библиотеку. Раскрывать свои намерения Старку он не собирался, ставить эксперименты над людьми было крайне неэтично и его стремления познать камень разума могут неверно истрактовать. Все же доверия со стороны человека к нему не было.

— Необходимо изъять скипетр у к ого бы он не был, — словно сам с собой, сказал Стефан, направляясь к столу, — я не просил ничего не трогать.

Все началось с приглашения. С картонного белого прямоугольника размером с половину ладони, с изящной каллиграфической надписью, состоящей из адреса и фразы, от которой вдоль позвоночника пробежали мурашки. «Мы знаем, кто ты.»

Майкл выбросил картонную карточку в мусорное ведро, собрал вещи и перебрался в другой мотель — снял маленькую комнату на втором этаже над небольшим шумным баром. По вечерам из него доносились звуки джаза, какая-то девушка пела прекрасным голосом. За газовыми занавесками скрывался крошечный, как местная уборная, балкон — а уже с него открывался вид на улицу. Новый Орлеан. Родина жестоких убийств и страшных легенд. Дровосек, перерезавший местных в прошлом веке, жестокие жертвоприношения близ старинного кладбища. И нескончаемый карнавал, на котором с живыми вышагивают и лоа.

Майкл не мог не признать: этот город очаровал его. Заставил поселиться в библиотеке, перечитывая истории об утонченных вампирах и магии вуду, провести часы на кладбище, зарисовывая надгробия и грустных разбитых ангелов с изуродованными от времени лицами.

Приглашение же заставило его испугаться. Особенно, когда вторая такая же карточка появилась на прикроватной тумбочке через пару дней. Словно из ниоткуда — и все тот же белый картон, та же надпись. Только теперь во фразе «мы знаем, кто ты», Лэнгдону померещился смех. Страх на вкус оказался как липкий сироп от кашля, привкус его растекся по языку, проник в глотку. Деться от него было некуда.

Третья карточка выпала из библиотечной книги, когда он снял ее с полки. Потрепанный томик, посвященный оккультным знаниям. Он вздрогнул, подняв картонку, а после решительно спрятал в карман. Поставил книгу на месту…

...и спустя несколько часов оказался здесь.

Старинный особняк на Первой Улице — это удушливый запах магнолий в разросшемся неухоженном саду, это проблеск тронутого ряской пруда меж густых зарослей — где-то сбоку, недалеко от покосившейся с временем веранды. Старое дерево, разбухшие от сырости колонны, поддерживающие крыльцо. Признаки колониального стиля, резные эркеры на окнах. От некогда роскошного цвета стен остался поблекший оттенок лаванды. Только мансардная башенка выделялась зеленью относительно свежей краски.

Ворота оказались не заперты. Похоже было, что еще недавно створки их надежно сцепляла толстая ржавая цепь, но сейчас ее надкушенные останки свисали до земли, и пройти во двор труда не составляло. Майкл вошел.

Он давно заметил: старые дома — хорошие рассказчики. У них есть своя история, которую не терпится рассказать. И едва он ступил на территорию, захваченную заросшим садом, он почувствовал: в этом месте властвовали не только цветы, но и безраздельно правила смерть. В глубине темных окон ему почудились ломкие силуэты, мигнул огонек за шторой мансарды. Вечер лег на крышу особняка подобием одеяла — и душная болотистая прохлада разлилась в воздухе.

Майкл прошел дальше — по старой, занесенной опавшими листьями дорожке, вглубь двора. Туда, где под розоватой сенью цветом блестел пруд. Некогда безупречная каменная чаша поросла кувшинками и ряской, приобретя зеленоватый цвет. Если когда-то здесь и обитало что-то живое, сейчас от него осталась лишь смутная тень. Майкл выпрямился, взглянул на дом… казалось, дом посмотрел в ответ — каждым своим окном, почти радушно скрипнул дверными петлями. На пыльных ступенях веранды покоились лепестки отцветших магнолий.

Прошло, должно быть, не больше получаса, когда ворота скрипнули вновь. За их ржавым протестом послышался звук шагов, и Лэнгдон обернулся. Он не ослышался? Незнакомка приняла его за хозяина?

— Простите, я… не понимаю, о чем вы, — отозвался молодой человек. Он не знал, можно ли назвать путаницу смущающей или лестной — неужели он походил на владельца? Он вытащил из кармана карточку и протянул девушке, — меня тоже… пригласили. Возможно, это чья-то глупая шутка.

Он замер с картонной картой в руке, чувствуя, как неловкость постепенно связывает руки. Голос звучал хрипло, как у человека, редко говорящего с людьми. Усталый вид выдавал бродягу — спутанные светлые волосы, падающие на лицо, свежая щетина на подбородке. Девушка же куда больше походила на местную — на кого-то, кто живет не в скудной гостиничной клетке. Она была красива, более того — в этой красоте мерещилось что-то хищное, и магия под ребрами уже скреблась опасливым зверем.

А в удушливой вечерней тишине раздался протяжный скрип захлопнувшихся ворот.

Наташа очень не любила вспоминать ни о Дрейкове, ни о Красной комнате. И даже мысли о Елене чаще вызывали болезненные эмоции, чем ностальгические. Шесть лет назад она так жаждала перевернуть эту страницу своей жизни, что сбежала, взорвав Дрейкова и Антонию, а вместе с ней будто взорвала и все остальное из тех времен. Казалось, воспоминания о немногом хорошем, могли повлечь за собой и мысли о плохом, которых Наташа тогда просто не выдержала бы.

Четко помнила лишь факты. Дрейков мертв. Красной комнаты больше нет. Антония — вынужденная жертва, с чьим убийством на совести ей теперь предстоит жить до самой смерти, никогда не забывая о цене, заплаченной за свою свободу. Но это были именно факты. Факты, лишенные эмоций. А ото всего остального Наташа на несколько лет отгородилась плотной стеной.

Спустя какое-то время стало проще. И даже слова Мелины о том, что боль делает сильнее, стали восприниматься иначе. Не физическая. Душевная. Пока ты способен ее чувствовать, ты все еще человек. И Наташа чувствовала. Но все равно старалась лишний раз не вспоминать.

Разговор со Старком разбередил старое. Вернее, изначально только зацепил по верхам. Разбередила на сама, когда стала рассказывать. И отмахнуться от этих воспоминаний было не так просто, как Наташе хотелось бы. Прошлое казалось осязаемым и настоящим, каким не ощущалось уже очень давно, а собственные эмоции, связанные с прошлым, усиливались переживаниями за Тони. Она прониклась. Слишком, наверное, прониклась. И была слишком настоящей в те минуты разговора. Но Наташа не сожалела. Как бы ни было больно и горько, а это доказывало, что она еще не утратила этой способности, быть собой, чувствовать боль, а не только быть кем-то для какой-то цели. Со Старком цель, правда, тоже была, но все равно это была цель иного порядка.

...После больницы Наташа заскочила на съемную квартиру, снятое на очередное поддельное имя, прихватила свои немногочисленнные вещи оттуда и вселилась в Башню. На самом деле, она не была так уж уверена в правильности этого решения. Предложение исходило от Пеппер, а не от Тони. А последствия разговора с последним были непредсказуемы. Но ей нужно было поговорить со Стивом, который жил в Башне, а потому проще всего обнаруживался там, да и общество Старковых Пятнистых Проектов представлялось куда более приятной альтернативой одиночеству пустой квартиры. В конце концов, съехать она всегда успеет.

Закинула вещи, осмотрелась, подружилась с одним из котят — если бы она еще помнила, который из них Гензель, а который — Гретель, вышла за пиццей и пивом. Проветрилась немного, успокоилась до состояния, когда уже не хотелось плакать где-то в углу, а хотелось лишь чего-то вкусного, старый добрый сериал и котенка под бок. Что, собственно, Наташа и осуществила, когда вернулась, приняла душ и переоделась в то, что не успело пропахнуть больницей.

Стук в дверь вырвал ее из состояния полудремы под вторую серию первого сезона "Шерлока" и урчание свернувшегося рядом котенка. И вовремя, надо сказать, вырвал, потому что полудрема начала переходить в более глубокий сон, с которым приблизились и сны. И возникший перед глазами Дрейков на мгновение показала очень живым. Но глубоко уснуть и полюбоваться на бывшего хозяина во всей красе Наташа не успела — проснулась. Рука автоматически потянулась к пистолету под подушкой — и тут же расслабилась. Башня. Ноутбук. Котенок. Никто не нападает. Славно. Только кому-то чего-то надо. И вариантов было немного — либо Стив, либо Пеппер.

— Умеешь ты делать комплименты, Роджерс, — усмехнулась она, когда Стив вместо приветствия оценил ее вид.

Честность, впрочем, оценила. Как и завуалированное беспокойство. Она не очень хорошо помнила, насколько хорошо держала лицо, когда столкнулась с ним в коридоре больницы, уже уходя. С Пеппер держала точно. В коридоре, когда думала, что ее никто не видит, возможно, что и нет.

— Старк ужасно утомительный пациент, — с усталой улыбкой добавила она в качестве объяснения. — То ему мороженое с соленой карамелью принеси, то катетер достань, то правильную рыжую женщину вынь да положь. Больше я с ним не останусь.

Она распахнула дверь шире, в знак приглашения, и кивнула на бутылки с пивом на тумбочке и коробки с пиццей на кровати.

— Присоединишься?

Все, что угодно: от очередного исчадия Ада до близнеца Таноса. Ванда была готова ко встрече с кем угодно, кроме собственного близнеца. Не той жалкой копией из Вествью — тенью воспоминаний. С ее настоящим братом. Пьетро в мгновение оказался рядом, и Максимофф увидела его взгляд. Алая энергия уже окутала ладони, кончики пальцев искрили, но Ванда не могла пошевелиться. Она не боялась. Теперь страхов не осталась, только боль; именно боль парализовала так крепко, что лишила воли.

Сколько прошло времени?

Доля секунды чтобы собраться, и Ведьма взмахнула руками, отшвыривая незваного гостя прочь, на снег к деревьям. Сугробы немело такие глубокие, что мужчина исчез в поднятом столбе белых хлопьев и наледи. Теперь ее не обмануть: Ванда мыслила ясно, как никогда, она прекрасно понимала, что не насадила подделку на острые сучья, потому что не смогла бы снова вынести вида крови на теле брата. Где-то рядом Агата? Зеленоватые глаза покраснели, позволяя Ведьме осмотреть лес. По следу самозванца тянулся фиолетовый шлейф — вот и ответ на все вопросы. Но как соседка смогла выбраться из персонального кошмара?

— Второй раз у тебя не получится.

Соперница точно знала, куда бить, точно знала, что у Ванды рука не поднимется на родного человека. И, вместо того чтобы уничтожить гостя одним движением, Алая Ведьма закрыла свой дом куполом. Никто не должен ее беспокоить, никто не будет этого делать. Девушка пожалела, что не успела дойти до глав о предвидении будущего.

— Жао ми је, — обратилась Ванда к брату на родном языке, — и отићи.

Он не послушает, у него нет воли. Максимофф сжала кулаки и непрерывно следила за местом, куда отбросила самозванца. Он быстрый, но барьер помешает приблизиться, а видения хватит, чтобы проследить за чужой магией. Ванда хотела продолжить говорить, пускай и в пустоту. Все это — представление, она лишь наблюдает за ожившим прошлым. Пьетро умер. Он не дышал, не отзывался и не чувствовался. Сосредоточившись на защите, Ведьма забыла про чувства сейчас, только они не нужны на войне, в изгнании, в ее положении. Холодный расчет и инстинкт самосохранения. Ванда никогда так не умела.

Минуту назад ее близнец стоял рядом, протяни руку — почувствуешь тепло. Он, наверное, замерз. Они могли бы... Максимофф тряхнула распущенными волосами и опустила голову. Вместе с болью из глубины ее души поднималась и злоба, вновь открытая пустота не только затягивала, но и отдавала. Натуральный обмен.

— Агата, — голос раскатился по всей долине, от мощной волны осыпались снежные шапки с макушек елей. — В этот раз я тебя убью.

Смерть необратима. Ванда пообещала себе не прибегать к ее услугам. Пообещала, когда не знала, насколько сильно захватывает тоска по близким; захватывает снова. Ведьма ослабила барьер до легкой дымки. Пускай самозванец пытается, ведь она может читать его мысли, может читать мысли того, кто им управляет. Каждой марионетке нужен кукловод, и Ванда до него доберется, наступив на горло всему человеческому, что в ней осталось, острым каблуком. Алую Ведьму считают монстром? Слухи надо подтверждать.

Боюсь задохнуться в грусти. Порой ее так много, что я теряю контроль над собой. В голове шум, в глазах темнеет, кровь закипает. Сильные люди – те, кто распахивает дверь перед грустью со словами «добро пожаловать». Ведь и радость, и грусть – частые гостьи повседневности, ни одну из них нельзя обделять вниманием…
Эльчин Сафарли.  ...нет воспоминаний без тебя

Милый Мамору! Сейчас осень, немного грустное время года. И начался учебный год. Старшие классы…. Рей говорит, что ей не верится до сих пор, что я смогла сдать экзамены и поступить. Да и мне самой, наверное, не верится. Сегодня за окном льёт дождь. Крупные капли сейчас барабанят по моей крыше. Кажется, что он сегодня уже не прекратится. А ещё неугомонный ветер старательно пытается оставить растущее под моим окном дерево вишни совсем без листвы. По небу бегут тяжёлые свинцовые тучи, не оставляя никаких надежд на солнце. Мне кажется, что это ты забрал солнце с собой. Такая же серое пятно из непроглядной тьмы сейчас на моей душе. Кажется, что места надежде совсем не осталось.
Девушка откладывает ручку и пристально смотрит в окно.
— Ничего не видно... сплошная пелена дождя и тумана, — она протяжно вздыхает и возвращается за письменный стол.
Мне одиноко, Мамору! Девочки пытаются отвлечь меня. Но я не могу позволить им вновь быть обременёнными моими проблемами. У них хватает забот. Да, я знаю. У них есть миссия – защищать меня. Ноу них должна быть и своя жизнь. У них тоже есть свои мечты и желания. И они должны исполняться. Я не хочу быть эгоистичной, но мне так хочется, чтобы ты вернулся и был рядом. Не хочу с тобой расставаться! Чибиуса тоже уже вернулась в свое время. Всё верно. Там её дом. Она должна быть рядом с теми, кого она любит, и кто любит её. Она не может выбирать.
Я все понимаю, но на душе у меня так тяжело, а на сердце тоска и глубокая печаль. Такое ощущение, что внутри все распадается на части. Я стараюсь подавлять эти негативные эмоции, прячу их за улыбкой, чтобы не огорчать подруг. Они всегда мне говорят, что моя улыбка придаёт им сил и надежду. А моей силой всегда был ты, Мамору! Ты всегда мне придавал уверенности. Я знала, что пока ты рядом, я способна взять на себя ответственность и спасти Землю и всех жителей.
Но как мне обрести уверенность сейчас, когда рядом нет тебя? Я не слышу твой голос, не вижу твоего задумчивого взгляда, не ощущаю тепла твоих прикосновений.
А какая у тебя сейчас погода? Может ты согреваешься горячим какао, а может пьёшь холодный лимонад?
Да, я должно быть ужасная девушка. Бездушная эгоцентристка, думающая лишь о себе и своём  комфорте. Я так хотела бы отправить тебе это письмо, но я не стану. Я хочу перестать быть маленькой капризной девочкой. Я должна повзрослеть!
Усаги осторожно складывает письмо пополам и прячет его в нишу. Деревянная пословица чуть отходит, и там очень удобно прятать свои маленькие тайны, которые ты не можешь позволить себе рассказывать.
Так тихо… оглушающая тишина. Родители ушли на концерт в школу Шинго, а я придумала предлог и осталась дома. Думала, что в тишине мне станет чуть легче, но, кажется, что на меня давят сами стены.
Хочется сбежать! Бежать-бежать! Как можно дальше! Не оглядываясь!
Цукино накидает плащ и, захватив зонт, выбегает на улицу. Она выставляет ладонь вперёд, чувствуя на коже прохладную влагу. Как приятно пахнет! В воздухе чувствуется запах мяты. Какая свежесть! Девушка пытается улыбнуться, машинально дотронувшись до броши, чтобы ощутить тёплую магию лунного кристалла.
Все напоминает мне о нем, куда бы я не шла! Я хочу улыбнуться, но на глаза так и наворачиваются слёзы. Нельзя. Нужно сдержаться. Нельзя позволить себе быть слабой! Мамору бы не хотел этого.
Воительница делает шаг, после ещё один, пытается преодолеть себя и упрямо идёт по знакомой дороге.
Она останавливается у большого эркерного окна под неоновой вывеской. В окне светловолосая видит счастливые улыбающиеся лица. Крепкая любящая семья – родители держатся за руки, а дети весело о чем-то спорят и едят мороженое. Они смеются.
— Странно, но губы сами растягиваются в искреннюю улыбку.
Внезапно Усаги ощущает порыв ветра за спиной и такой знакомый аромат розовых лепестков.
Она не могла не узнать его. Она сможет различить его из тысячи запахов.
Мичиру...
Нельзя, чтобы она узнала о моем настроении. Это было бы неправильно. И жестоко.
Но слова сами вырвались. Как будто больше душа не могла держать это в себе.
— Скажи, Мичиру, а так может быть… это возможно. Хочется верить, что да. Можно ли любить кого-то так сильно, что даже тысячи миль не в состоянии повлиять на чувства? Расстояние только сделает эту связь крепче, а чувства – острее?
Мичиру может дать хороший совет. К тому же я больше не могу держать все в себе. Но я верю, она сохранит мой секрет. И мне не придётся даже просить об этом. Она все прочтёт по моему взгляду. Её натура очень чувствительная и деликатная.

«Я выезжаю» — написала Фелисити. Циско знал, что раз она сказала, значит, сделает. Приедет. Стало неловко – сдернул подругу своими проблемами. Проблемы ли это? Вся команда билась над поимкой Цикады, но ничего не получалось. Просто гроза мета-людей... Обычно меты воспринимались преступниками – мало кто вдавался в подробности. Хотя было одно исключение из правил... Эффектное алое исключение. Но в основном... И вот все поменялось.
Циско хоть и  имел отношение к преступности только в том смысле, что его «просили» об услугах – не очень-то и вежливо, даже скорее крайне невежливо и ультимативно, так что деваться было некуда, но ему было хуже остальных. Не потому что болели раны на руках, а потому, что его чуть не убили. Действительно чуть не убили. И пока мир должен считать так. Сколько людей, кроме команды Флэша, знают, что Циско и Вайб – это один и тот же человек? Кто может увидеть в самом обычном парне супергероя? В том, кто живет в соседней квартире? Кто покупает кофе в «Джиттерс»? Людям не приходят в голову подобные вещи, и это странно. Наверное...
На всякий случай дома тоже лучше не появляться. Перекантоваться у родителей? Опять выслушивая разговоры на тему «что ты нашел в этой физике» и «откуда ты только такой, совсем на нас не похож». Не очень-то хотелось. Но это был один из лучших вариантов.
Циско отпил кофе, задумался – а собирать-то и нечего. Не навсегда же все это. А если здесь оставаться, то вообще все есть, хоть обживись. И так почти уже.
— А что, приютила бы одинокого путника? – вырвалось как-то само. – Какие могут быть проблемы с жильем, когда здесь все есть? Харри не жаловался.
Циско не Харри. Ему будет не хватать очень многого. Привычной обстановки, всех фанатских штук, которые наполняют его квартиру, ощущения своего дома... Хотя как посмотреть. Главное – жив остался. А все остальное... Здесь можно устроить все то же самое. И правда, хоть обживись. Барри не будет против. Еще бы он был против! Сам когда-то у него жил, и вот...
— Случилось? – Циско молча показывает Фелисити газету с заголовком «Мир без Вайба». – Вот что случилось. Я вроде как умер. И вроде как нет. Прям призрак какой-то, — Циско шутит, но на душе тревожно. Еще бы! – Я тут осколки кинжала изучал...
Осколки, которые Кейтлин вынула из ран и вручила как «сувенир». Которые обладали странным свойством – удалять темную материю. Это наводило на определенные мысли...
— Иногда я думаю, что не было бы этих сил, не случилось бы вот этого, — Циско берет газету, хлопает ей по столу, вскакивает. Умирать, пусть и понарошку, страшно. И только после длинной, тяжелой паузы продолжает: — Я слишком привык к Вайбу. Настолько, что забыл, кто такой Циско. Это неправильно, это никуда не годится! Хреновый какой-то баланс Силы, — он снова грустно шутит. – В общем, я запутался.

День на Кибертроне протекал вяло, несмотря на череду активных сражений, коими заполнился каждый нанотакт и каждый астроцикл. Бывшему архивариусу казалось, что он ничем не отличается от бесконечной цепочки предыдущих, однако, когда он был готов впасть в то, что много миллионов лет спустя люди назовут депрессией, автобот вспоминал о том, сколько искр его братьев и сестер угасли рано и безвозвратно в этой жестокой войне, и ему становилось немного легче, и, в то же время, печальнее и больнее, словно на нем одном лежала вина за конфронтацию и смерть друзей и товарищей. Впрочем, в этой ситуации следовало пожалеть Зету Прайма — вот уж кому тяжелее всех, ведь лидеру приходилось отвечать не только за себя и даже не за свой отряд, а за целые поколения трансформеров, носящих красно-белую инсигнию. Наверное, Оптимус не смог бы даже представить себе, как бы справлялся с подобной ношей и должностью.

и все же, многие прочили ему место лидера. Хотя бы потому, что бывший Орион происходил из древнего рода Праймов, из которого зачастую и выходили предводители автоботов с историческими и легендарными именами, коих на Кибертроне сменилось уже тринадцать. Оптимус не знал, скольким из его "родственников" удалось выжить в этом нескончаемом пекле залпов и оглушительных выстрелов орудий, но он искренне надеялся на то, что найдется хоть кто-то, кто сможет продолжить дело Праймов в будущем.

Впрочем, думать о будущем было и рано, и, по сути, некогда — кибетронец патрулировал Иакон, несколько астроциклов назад разделив эту работу с Рэтчетом — медиком с большой искрой, но с достаточно жестким и, порой, беспринципным характером, позволяющий ему прикрываться своей должностью и ставить на места наиболее дерзких товарищей. Товарищи намеревались обойти Иакон за тридцать циклов и встретиться в условленном месте. Конечно, бывший архивариус даже не рассчитывал на то, что будет легко, однако, десантного корабля десептиконов, угрожающе зависшего над руинами некогда прекрасного города автоботов уж точно не мог предсказать. И этот факт ситуацию легче не делал. Именно поэтому пришлось отойти от плана и направиться к кораблю, в котором нужно было уничтожить большое количеств врагов.

Нужно уничтожить... И когда он, Оптимус, стал таким жестоким? Не он такой, а жизнь такая? Просто потому, что десептиконы унесут еще больше невинных жизней. Из окружения бывшего Ориона было мало истинных вояк, многие, также, как и он, вынуждены были взяться за оружие просто потому, что больше было некому — слабохарактерные или законченные пацифисты пали в войне в первых рядах, а те, кто остались в живых, находились в тылу, где их навыки были более полезны, например, Персептор.

Мощные заряды энергона, выпущенные из пушки на спине, разорвали корабль на несколько кусков, а в виднеющемся в зияющих рваных ранах обшивки автобот увидел впереди маленькую желто-черную фигуру, окруженную со всех сторон десептиконами. На счету каждый нанотакт, если Оптимус опоздает, то Кибертрон потеряет еще одного автобота.

Последний из рода Праймов вылетел через дыру, трансформировался прямо в полете. Секира сверкнула энергоновым лезвием — и оба противника упали на землю уже осколками металла. Оптимус протянул незнакомцу руку, помогая ему подняться. Кибертронцу оставалось только удивляться ловкости и способностям желто-черного собрата, который до последнего противостоял численному перевесу противников в одиночку.

— Ты искусный боец. Но одному здесь лучше не оставаться. Для автоботов в Иаконе уже небезопасно.

Тем временем к их компании присоединился опоздавший Рэтчет, которому, после того, как маленький автобот представился, бывший Орион поручил вылечить Бамлбли. И уже тогда Оптимус заметил искорку бунтарства и не подчинения стандартам, которые проявил его новый друг. Которому был нужен... он?

— Меня зовут Оптимус.

Он видел удивление на фейсплейте Бамблби, однако, несколькими мгновениями позже, он и сам впал в шоковое состояние. Массивные руки обхватили предплечья, а голос стал жестким и злым.

— Мегатрон...

Рэтчет перехватил разговор, пока Оптимус пытался прийти в себя. Ему просто не верилось, что Зета мог так бесславно погибнуть — для бывшего архивариуса лидер был чем-то несокрушимым. Чувствуя, как сжимающиеся в кулаки пальцы скрежещут о металл, Оптимус выпрямился.

— Нам надо перегруппироваться. Поблизости есть командный центр.

В голове налетали друг на друга мысли. Что делать? Кто теперь поведет автоботов теперь, когда у них нет предводителя? И как сказать ужасную весть возникшей голограмме Джетфайра?

Оптимус резко почувствовал себя одиноким. Да, Зета помогал ему раздавать указания, а автоботам был нужен пусть временный, но командир. Именно поэтому кибертронец принял свое первое сложное решение.

— Пока я принял временное командование. Сообщи об этом своим бойцам. Идемте, автоботы.

Последнее относилось к Рэтчету и Бамблби. Медик пожал плечами, а вот в фигуре и лице Бамблби промелькнула какая-то тень. Но у Оптимуса не было времени, чтобы выяснить всеб подробно.

— Нам нужно добраться до Декагона и восстановить систему связи. Автоботы, поехали!

И, трансформировавшись, первым выехал на разрушенную дорогу.

Лафайетт был идеальным местом, чтобы отвлечь разум и забыть о жажде убийств — безграничной, как казалось Элайдже, и унять которую едва ли удалось за два десятилетия.
С очередной совершенно ребяческой попытки Никлауса привлечь к себе внимание, вылившуюся в многочисленные дуэли за пределами плантации.
С мгновения, когда была убита Селест. Его прекрасная, одарённая Селест, чьей виной было только то, что она родилась ведьмой — и что он сам посмел обратить на неё внимание. Знал ведь, до каких высот временами доходит ревность брата, и на что он способен пойти.

Сентиментальный дурак.
Люди не меняются.
Первородные — не меняются тем паче.
Древняя, изначальная семья, остающаяся вместе скорее вопреки самим себе же, чем из-за неистового желания не расставаться. И незыблемое всегда и навеки из старой клятвы испуганных детей, обещающих поддержку и плечо, давно превратилась в проклятие, конец которому был уготован либо в ярости отца, либо в алчности брата.

От первого можно было бежать. Вечно — если придётся, как приходилось тысячу лет до того, скрываясь в живописных городках Европы и нередко называясь чужими именами. Новый же свет обещал новое начало для них, как и для их родителей века назад. Сколько уже герб Майклсонов украшал стены Нового Орлеана?..
Сколько они продолжали зубами выгрызать каждую секунду времени, что удавалось прожить, не оглядываясь через плечо и не ожидая предательского удара кола из белого дуба?..

И стоило ли оно того, демоны их всех дери.
Даже не вопрос — усталое утверждение, раз за разом срывающееся с губ бессмертного существа. Обязательно — в тишине, обязательно — пока охваченный очередным безумием Никлаус умчался в ночь, а прочие сиблинги слишком заняты собой, чтобы обращать внимание.
Хотя, кого он обманывает?
Финн был мёртвым грузом чуть более восьми сотен лет, Кол только на мгновение получил передышку от кинжала в груди несколько десятилетий назад, а Ребекка... Ребекка.

Горький смешок удается подавить неимоверным усилием воли.

Их невероятная сестра, единственная, кто сколько-то стремилась к простоте человеческой жизни, вновь лежала в вычурном гробу лишь потому, что её сердце по-прежнему оставалось настолько же нежным, как и в дни до их обращения.
Под слоями из сарказма и жестокости, которыми каждый из них окружил себя за долгую, слишком долгую жизнь, Ребекка всё так же во многом оставалась той храброй, чудной девочкой, которая не страшилась гнева отца и раз за разом сбегала с уроков матери.
Стоило только знать, что искать в её вызывающем взгляде.

Элайджа знал.
Как и Никлаус.
А для их брата, собственнические наклонности которого порой слишком выходили за границы, не было предательства хуже, чем простая возможность, что его семья может поставить что-то — кого-то, — выше него. Смерть Селест стала очередным, крайне болезненным, уроком; бесчинства Кола, пусть длящиеся всего ничего, были только подтверждением.
Сухое обещание, данное юному Марселусу, оказалось подписано кинжалом в груди их сестры. И, вместе с тем, добавило далеко не последнюю — а Элайджа достаточно хорошо себя знал, — каплю в бездонную чашу терпения.

Всегда и навеки было их проклятием.
За которое он продолжал отчаянно цепляться.

Потому что где-то там, под напускным безразличием, в Ребекке по-прежнему бился огонёк, жаждущий свободы и любви.
Потому что никакие кровавые бани, устраиваемые Никлаусом во имя... чего-то, что на этот раз затуманило его мысли, не позволяли забыть мальчишку, с затаённым восторгом таскающего старшему брату краски.
И ведь... стоило отпустить это наваждение. Боги свидетели, сами брат с сестрой давно отпустили, а Никлаус и вовсе не вспоминал их человеческую жизнь без презрения.

Элайджа, пожалуй, оставался сентиментальным дураком.
С целью.
Последнее могло бы быть оружием опаснее, чем когда-либо снилось Майклу, не продолжай Ник без устали испытывать терпение старшего, не провоцируй он очередным кинжалом и вычурной именованной коробкой в подвале.
Иначе слишком просто было закрыть глаза на чужой страх остаться в одиночестве, позволяя гневу и горькой безысходности завладеть собой. Заставить поверить брата в небольшую отлучку по делам, в то время, как на корабле до Австралии уже было выкуплено место с его именем. Несколько океанов и совсем другой континент были бы подходящим расстоянием, надежно укрывающим от отца и Никлауса.

И это были... хорошие мечты.
Сотворенные разумом в моменты слабости.
В конце концов, те три гроба из подвала были самым надежным якорем старшего Майклсона. Особенно во времена, когда он был готов отставить в сторону обещание всегда спасать брата от него самого.
Когда Ребекка в очередной раз была "наказана" за то, что посмела отдать кому-то свое сердце.
Когда крохотный, эфемерный шанс на счастье оказывался безжалостно раздавлен яростью Клауса.

Элайджа позволял себе ненавидеть. Недолго. Запирая собственные чувства подальше, вновь и вновь надевая маску разумного, благородного брата, всегда знающего, как отвернуть гнев младшего от его цели, он раз за разом повторял слова древней клятвы и заставлял себя верить в её святость.

Не сейчас, впрочем.

Могила Селест всё ещё слишком ясно была отпечатана в памяти, а в резиденции Майклсонов давно не было слышно задорного смеха Ребекки. Тишина была очередным напоминанием о более мрачной правде, от которой сейчас вампир решил убраться подальше.
Относительно.
Лафайетт по-прежнему был всего лишь в паре часов езды от Нового Орлеана, а местный ковен требовал гарантий, что гонения на ведьм, прокатившиеся через города двадцать лет назад, больше не повторятся.
Элайджа слышал в броских словах страх и отчаяние, которыми наверняка была охвачена Селест в последние минуты своей жизни. Сухо бросить Клаусу, что он разберется с этой проблемой, не стоило совершенно ничего.

Союз с ведьмами мог оказаться полезным в будущем.
Первородному же была необходима передышка от собственной семьи.
То, что местный лорд давал бал, распорядившись о приглашении для недавно прибывшего в город Майклсона, было всего лишь дополнительным бонусом. Впрочем, он тихой улыбки вампир не удержался: иронию благотворительности, которой Никлаус всегда считал многочисленные альянсы, в которых его семья обязательно получала все преимущества, не оценить он не мог.

Глава ковена беспокоится о будущем для своих людей, не понаслышке зная, что значит попасть под прицел гнева испуганных горожан? Элайджа позаботится об этом. Желательно, за бокалом вина, на которое был так щедр хозяин вечера, не видящий в госте никого более, чем влиятельного плантатора и одного из городских богачей.
С такими, как он, стоит знаться.
И дела стоит решать тоже с такими, как он: хаотичная натура Никлауса была известна далеко за пределами Нового Орлеана, а Ребекку слишком многие считали слишком ветренной, чтобы говорить о чем-то материальном. Разумеется, глупцы скоро узнавали всю глубину своих заблуждений, пока вампирша брезгливо стирала капли крови с ворота платья.

На мгновение Элайджа искренне захотелось, чтобы сестра была рядом сейчас. Ей бы наверняка не понравился хозяин вечера — в отличие от его лакея, учтивого юноши у самого входа, украдкой бросающего на своего господина недовольные взгляды. Что может быть поэтичнее, чем две потерянные души, нашедшие друг друга за совместной нелюбовью к кому-то?..

Нет, определённо он найдёт способ избавить Ребекку от кинжала; ребяческий уговор Никлауса и Марселусом может катиться в ад. Она заслуживает того, чтобы наслаждаться роскошным вечером, вниманием десятков кавалеров, рассыпающихся в комплиментах, и — как ему хотелось бы верить, — его компанией.
Заметка на будущее.
Сейчас же следовало заключить небольшой уговор с главой ковена, возможно — поговорить с некоторыми аристократами, всегда готовыми расширить свои владения. Никто не исключал необходимость тактического внушения; благо, знакомые нотки вербены не скрашивали запах гостей.

Элайджа скупо улыбается, позволяя вечеру и собеседникам вести себя. Его план успел оправдать себя: за десятком и другим обсуждений возможных новых торговых путей, и проверкой слухов о бессмертных охотниках на вампиров из Старого Света, о выходках брата практически получается не думать.
С трудом, но этот Майклсон всегда был слишком упрямым.
По крайней мере, он почти что позволяет себе поверить, что еще одна ночь в Лафайетте будет приятным дополнением в копилку его личного спокойствия, пока в толпе танцующих взгляд не натыкается на знакомые карие глаза.

Катерина.
Разумеется.

Эта женщина не умела появлятся на горизонте, когда всё шло относительно хорошо. Небольшое же стихийное бедствие манило её, словно мотылька на огонёк, что бы там она не говорила о собственном инстинкте выживания.
Та, кто пятьсот лет жила под дерзким "Кэтрин", дышала и не могла надышаться опасностью и адреналином в собственной крови. Черту эту, безусловно, ей привил Никлаус, заставив научиться любить то подобие жизни, которым обернулось постоянное бегство.

Что, по-своему, тоже было крайне иронично для того, кто продолжал видеть лицо отца в каждом мало-мальски похожем на него незнакомце. Но история циклична, и былым опытам было свойственно повторяться — как бы не жалел Элайджа ту милую девушку, едва прибывшую из Болгарии, но уже оказавшейся замешаной в интригах и проклятиях древнее, чем сам мир.

Знай Клаус, что она была здесь, всего в нескольких часах езды...

Вампир задумчиво склонил голову к плечу, оставляя бокал на услужливо подставленном слугой подносе.
Вряд ли Катерина была настолько опрометчивой, чтобы громко заявлять о своем присутствии на балу. Тщеславной и горделивой, требующей быть в центре внимания — но никак не опрометчивой. Майклсон был готов поклясться, что видел мелькнувший во встречном взгляде девушки страх, только подтверждающий его догадки.

Она прибыла на бал, понятия не имея о списке гостей; но и Никлаус не был осведомлён о её присутствии, иначе стоило ожидать небольшую кавалерию у самых ворот, ожидающую приказов.

Элайджа никогда бы не назвал себя злопамятным, требующим скорого отмщения за всё то, через что приходилось переступать по воле брата, но эта ситуация... ею он собирался насладиться. Простого знания, что младший в который раз упустит шанс добраться до вертихвостки, избежавшей ритуала четыреста лет назад, хватало с головой.
А ещё — избавляло от чувства вины, иррационального, но неизменно оставляющего свою ложку дёгтя.
Не в этот раз.

Следовать за девушкой не так сложно, как ей хотелось бы: толпа сама расступалась, пропуская её вперёд, совсем не скрывая от лишних глаз. Знала ли она, что всегда привлекает внимание, куда бы не пошла? Знала наверняка, не учитывая, что сейчас это могло стоить ей проблем.
И ведь стоило бы, не реши Никлаус, что взревновать своего протеже к брату — хорошая идея. Не устрой он вакханалию из-за этого. Небольшой ответный урок в качестве взаимного братского понимания не помешал бы.

Обойти танцующих, не спуская с брюнетки глаз, ничего не стоит. Как и легко улыбнуться одними уголками губ, наконец завладев и её безраздельным вниманием, зная, что вновь сомкнувшийся барьер из людей не даст ей сбежать вновь.
Если, конечно, она не решит этот вопрос кровью, что обязано было вылиться в одну большую неприятность в лице торжествующего Клауса.

"Ты же умная девочка?"

— Здравствуй, Катерина, - её имя знакомым рокотом перекатывается на языке, всё так же отказываясь звучать выбранным ею псевдонимом. Кэтрин Пирс была результатом мании его брата; Катерина Петрова же была... кем-то иным. Отголоском времени, когда надежду на искупление было не так просто пошатнуть.

Скрипки затянули первые ноты вальса, и толпа вокруг вновь пришла в движение. Элайджа властным жестом перехватил ладонь девушки своей, слегка потянув на себя:
— Я надеюсь, ты не откажешь мне в этом танце? - он вновь улыбнулся, зная, что улыбка глаз не коснулась. Сколь бы соблазнительной не была мысль добавить в голос немного угрозы, но... нет. Не с ней. И не сейчас: угроз на этот вечер ему и без того хватило. — Что ты внушила несчастным хозяевам, что тебя пригласили в дом?

Со стороны могло показаться, что как минимум Кэйе очень просто давался этот разговор. Что говорить с Дилюком, вот так открыто взаимодействовать — это не сложно, ничего не задевало и не вызывало некоторые противоречия. И, если честно, это будет правдой более чем наполовину. Ведь, несмотря на все недомолвки, они оба знали, что Дилюк вернётся спустя пару лет: иначе случиться просто не могло. Вернётся не один, а с рядом ответов, кипой новых вопросов и некоторой информацией, что приведут его к переосмыслению: злиться на Кэйю будет попросту не за что, лишь только обида по той части, что личная, что касалась доверия — сложно и поломано будет лишь там. Но... не та ли это справедливая цена, которую стоило заплатить за взросление и снятие розовых очков идеализма? Лучшего способа, как и ситуации, представиться не могло. Кэйя, так или иначе, поддерживал Дилюка на всём его пути — и слов для этого было нужно куда меньше, чем казалось. Мало что изменилось и сейчас, вероятно. Вне безопасности Монда им едва ли найдётся, о чём поговорить в ближайшую вечность. Альберих может — и непременно сделает это — упомянуть про пострадавший глаз ещё не раз, задевая и тыкая названого брата палочкой в чувство вины, но ведь им обоим известно, что на самом деле Кэйя не в обиде. Для него это тоже — плата за урок; второе за раз напоминание о том, что нет табу большего, чем правда, и что на этом пути он должен нести её один, без шанса быть понятым. Только его ноша, как того, чей род следом за Чёрным Солнцем не смог ни предотвратить катастрофу, ни взять под контроль ситуацию после, сохранив хотя бы те жалкие остатки, что уцелели после падения величайшей из цивилизаций. Справедливо для каждого из них и, наверное... Наверное, оттого, при всей лёгкости взаимодействия и произносимых слов со стороны Альбериха, всё для него неоднозначно тоже. Он человек куда меньше, чем Дилюк, и практически пуст в своём содержимом, чтобы страдать над мелочами; однако "меньше" и "практически" не равно совсем. И потому ему не плевать. И потому он крутится даже сейчас. Молчание в пропасть в каокм-то смысле было бы только хуже, сильнее подчёркивая таковую, должно быть.

Вышло как раз по этому принципу: всё по делу, а дальше... несколько комментариев и "ничего". Ничего, переполненное очень многим, но едва ли способное быть переведённым в слова, ведь и говорить, ну... что? О чём? Спросить что? Прояснить? Обвинить? Извиниться? Немного тупик, даже если тем на деле тысяча и одна. Не сейчас, Дилюк скрипел (буквально и метафорически). Что, с одной стороны, загляденье, и Кэйя способен даже сейчас это уловить почти с замиранием сердца, а с другой... Наверное, даже у него имелись свои лимиты цинизма и мразотности.

— Это очень эффектно. Ты не спрашивал, конечно, и не нуждаешься в этом, но если предположить, что тебе подобное было бы важно: знаешь, не стоит это использовать. Можешь считать, что я завидую силе и всё такое, но... Правда, не стоит.

Странно чувствовать его рядом. Снова. Сначала — непривычное ощущение от отсутствия глаза, а затем не только этот самый глаз обратно, так ещё и пожар Дилюка, его пламя, жар, тепло, смешанное с железом крови и чем-то странным, чего прежде не улавливал никогда, ещё и в комбинации со стихией богов... Это правда подзабытое, почти обжигающее прикосновение. Странно, что ни искр, ни чего-то подобного не последовало, ведь Альберих буквально заряжен электричеством.

— ... Если сегодня я-таки в роли девицы, то мне должно быть душно и неловко, — кисло-сладко усмехнулся, принимая жест Полуночного Героя. Не то чтобы Кэйя в восторге от этой затеи и подобного хотел, но так правда быстрее. Им надо убраться, а насколько крепко с ходу будут держать собственные ноги — Альберих не уверен. — Не скажу за неловкость, но душно буквально на грани напряжения, — неизменно про элементали. Ткань неплохо передавала электричество, потому приходилось прижиматься, не прижимаясь, и держаться, не особенно двигаясь. Лишь бы скорее выбраться и почувствовать под ногами твёрдую землю, а не чертово биение чужого сердце и разогнанную по телу горячую кровь. А дальше имелась стенка, Дилюк в помощь к стенке, если совсем плохо — ледяная трость. В общем, пешком.

— Спасибо, — глухо и без издёвки, коротко и лишь с недолгим мазком взглядом.

— Не против, если я... тоже перетрусь в таверне, прежде чем поковылять восвояси?

apocalyptica — not strong enough (feat. brent smith of shinedown)

  Насколько может быть сложной жизнь. Помножь ее на три и получишь будничный день Клауса Майклсона. Слоняться по дому собственной тенью из угла в угол. Храня в голове сотни мыслей и тысячи опасений. Расфасовывая их по картотекам, помечая особо интригующие страницы жирным маркером. Колючками терновыми овивают они сознание. Душат до хрипоты. Защитить, спасти, дать бой собственным демонам. Они на пьедестале из костей пляшут, зазывая на свой сабантуй. Карминовым нектаром сочатся бусы, что на шею твою они водружают. Хомутом, иголками внутрь сдирают кожу в кровь. Из раза в раз, босиком по минному полю имени Хейли Маршалл. Один неверный шаг и мы возвращаемся на исходную. Устал, восемнадцать лет вальса с яркими вкраплениями танго. Именно такие у вас отношения. Кружите под музыку, с хрустом костей поверженных врагов под ногами. Даже семейная, казалось бы невинная поездка, обернулась очередными эмоциональными горками. Она пришла к тебе, ты не прогнал. Она решила остаться, ты не был против. Она сбежала под утро, ты воспринял это как новый шаблон ваших извращенных отношений.

  Давно перестал смотреть в глаза брата. Боялся что масштабы разрушений причиненных ему тобой, будут столь фатальны, что он никогда тебя не простит. С ней быть не можешь, но и без нее гибнешь. Привязал Хейли Маршалл к себе на веки ребенком. Чтобы не ушла, чтобы не бросила. Позволил ей любить собственного брата, чтобы остался и он. Дурацкий любовный геометрический узор, выстроенный твоим больным манипулированием, работает вот уж почти двадцать лет. Двое, без которых ты не смыслишь существования. Две души, что не позволяют скатиться в безумие. Потерять хоть одно из них, как удалить тот самый неудачный брусок в дженге. Вся конструкция развалится к херам. И ты не позволял ей этого. Себе во вред, наступал на горло, душил ревность. Искал утешение в голубых глазах женщины, которую погубил. Любил ли ты ее? возможно... но она любила сильней. От того и сгинула в пучине тьмы. Это, и твое дурное прошлое. Отвлечение — было твоим спасением, самообман — лекарством от самого крепкого недуга... любви. Клаус Майклсон не должен позволять себе слабостей. Враги всегда находят самые уязвимые места. Любовь — самая опасная слабость из возможных.

  Стук в дверь возвращает из мира, где стены твоего дома разрушены, а по его венам течет черная гниль. По хорошему бы отсидеться, да все жители в курсе что ты тут. Педантичной размеренности шаги до двери. Легкий поворот круглой ручки и Маршалл чуть ли не на тебя валится. Неожиданный визит немой паузой на лице отражается, в то время как волчица переступив порог бесцеремонно огибая тебя проходит вглубь темной комнаты. — Заходи, располагайся, к чему спрашивать разрешение. — сарказмом сочится твой язык, когда ты дверь за ней закрываешь. Полумрак ложится на ее плечи, когда к окну она подходит. Свет уличных фонарей ласкает ее волосы, дымка загадочности придает интимность. — Что-то случилось с Хоуп? — Первой мыслью всегда будет она. Твоя путеводная звезда, надежда этой семьи. Лучик добра в этом темном царстве богов и чудовищ.

  Опровержение твоих опасений, облегчением выходит из легких вместе с воздухом. Раньше ты и представить не мог, как же трудно быть отцом. Двадцать четыре на семь, накручивать себя о благополучии ребенка. Который уже достаточно подрос, чтобы совершать глупые ошибки и страдать от собственного неверного выбора. Повезло что Хоуп твой единственный ребенок, иначе бы ты и вовсе перестал спать. Видимо мироздание слишком хорошо тебя знает, потому ждало тысячу лет, чтобы сделать тебе такой подарок. Берегло тебя и жизни окружающих. Когда вопрос о вашей дочери отпал, ты внимательно изучал силуэт Хейли. В этом полумраке все ощущалось ярче, как бы странно то не звучало. Вечерний покров скрывал вас друг от друга ровно настолько, чтобы все ваши слова были укутаны в безопасной колыбели. — Спустя девятнадцать лет, ты вдруг захотела поговорить о нас... ты случаем братом не ошиблась? комната Элайджи дальше по коридору, тут легко промахнуться. — по старой махровой привычке, облачаешься в броню колкостей. Знаешь, что скользкие темы ничем хорошим не заканчиваются. В этом уравнении слишком много переменных, чтобы выйти сухими из воды без потерь. Кто-то обязательно пострадает. А по-скольку привык страдать ты, то пусть все так и остается.

  Начало беседы, не предвещало легкой светской небрежности о погоде и бабочках. Ты было шагну в сторону стола с подносом, на котором гордо возвышались бутылки с бурбоном. Как ледяной ушат слов Маршалл, вылился тебе на голову и выбил почву из-под ног. Ты замер, оцепенел. Воздух втянутый через нос, так и не нашел выхода. Сердце что было проткнуто клинками и кольями сотни раз, пропустило несколько ударов. Ущипнуть бы себя да проверить, не сон ли это, или дурацкое дежавю. Только где тогда доблестный Элайджа, что вторит о важности семьи. И кучка дохлых ведьм, взявших волчонка в заложники, дабы использовать в своих, сучьих целях.— Если это шутка, то не простительно злая. — Твое всецелое внимание было приковано к матери твоего ребенка. Пока что единственного ребенка. И другие варианты ты не рассматривал. — Это невозможно, иначе моя мертвая матушка не предлагала бы тебе переселение души, в тело смертной девушки. — Мир кажется вот вот грозится рухнуть тебе на голову, а ты лишь делаешь шаг навстречу к женщине, ради которой стоит убивать.

  Непростительно близко. Ощущаешь аромат ее волос, кожи. Тонкие нотки леса, росы, цветов в солнечном поле и самой луны. Хейли Маршалл проворной змеей забралась к тебе под кожу, проползла под ребрами прямиком к сердцу. Где и свила свое теплое гнездышко, да терзает изо дня в день своим присутствием. — Ты точно уверена что... — не решаешься произнести слово на букву "Б", потому что оно изменит все. Это уничтожит Элайджу, расколет семью и возможно, после этого уже ничто не сможет ее собрать воедино. — Ты абсолютно уверена что... это возможно? — так и не осмелился. Трусом окрестишь себя завтра, а сегодня, сейчас, кажется крыше все таки суждено рухнуть, потому что волчонок свято верит в то что говорит.

  Тебе бы радоваться, подхватить ее на руки и кружить как любому достойному мужчине, которому любимая женщина сообщила радостную весть. А ты лишь оцениваешь масштабы пиздеца, что за собой повлекут эти новости, услышь их остальные члены семьи. — И что ты хочешь чтобы я сказал, что все будет хорошо? ... с тех пор как мы вернулись в мир живых, ты так до конца и не объяснилась с Элайджей. Ко мне, ты то льнешь, то убегаешь. — начинаешь закипать, с каждым словом все больше и больше уходя в жестикуляцию. Мимика приобретает все новые и новые броские очертания, полностью перекрывая остальное. — Как я могу сказать что все будет хорошо, когда мы с братом ходим по тонкому льду имени Хейли Маршалл! Шаг влево, шаг вправо, и ты с легкостью опускаешь нас под воду! И с наслаждением держишь, пока ледяная водица своими колючками заливается в легкие!  — накипевшее за все годы, нашло новый выплеск в гневе на нерешимость волчицы. Развернувшись, отходишь на пару шагов. Закрыв глаза сжимаешь кулаки до хруста. Сейчас бы кого-нибудь убить, было бы весьма кстати. Но вместо кровопролития, ты резко поворачиваешься к Эсмеральде этого дома и тычешь в нее указательным пальцем.

  — Ты боишься быть с Элайджей, потому что он тебя ранил. Потому что за той красной дверью, ты увидела то, что не хотела видеть. Каков он на самом деле. Хоть мой брат никогда и не скрывал от тебя, что из себя представляет. Я говорил тебе, что Элайджа лучший из Майклсонов и просил дать ему объясниться. Но потом все пошло по накатанной и он оступился. Он не спас тебя, хуже того, помешал мне спасти тебя. Это был самый ужасный день в моей жизни, Хейли. Из-за тебя, я отвернулся от брата. Был готов разорвать "всегда и навечно". И только когда он вернул свои воспоминания о тебе, и жизнь покинула его глаза точно так же как мои... я понял, что не могу его ненавидеть. Как бы мне не хотелось, ради тебя. Не ради себя или кого-то еще... ради тебя, из-за тебя. — устремив подушечку пальца к виску, ты готов вылить весь ушат дерьма на Маршалл. — Ты постоянно вот тут, и никак не уберешься. Но я заслужил все муки этого мира, а мой бедный брат нет. И весть о том, что ты снова носишь мое дитя, просто уничтожит его. А хуже во всем этом то, что ты сама не знаешь чего хочешь и как важна. Или верней сказать, кого ты хочешь. — руки свободно опав вниз, хлопают о бедра. В твоих глазах блестит ночь, окрашенная в цвета безысходности. Положение в которое вы сами себя загнали, столь шатко, что ты не знаешь чего хочешь больше: спрятать Хейли от всего мира, или прибить ее. И лишь одна мысль о том, что из этой ситуации не выйти без жертв, убивает тебя самого похлеще кола из белого дуба.

Заголовки газет были жестоки – «Мир без Вайба», «Вайб погиб», и тому подобные. Циско понимал, что так надо – Цикада не остановился бы, не добившись своего. Фанатка, Эксцесс, спасла ему жизнь, придумав все это. И теперь... Со всем на свете когда-нибудь приходится расстаться.
Пустота. Огромная, давящая пустота и тишина, в которую валится все хлеще, чем в черную дыру. Он долгое время не задумывался – как это, когда открывал бреши, когда приходили видения... Поначалу это пугало, но стало привычным. Надо? Без проблем. Все получалось само собой. Когда это было нужно, Вайб приходил на помощь всем. Вот только... Конечно, Циско бывал в опасных ситуациях, но как-то получалось выкрутиться. Но только не сейчас. Фанатики – однозначное зло, в отличие от фанатов. С фанатиками не договоришься, они не слышат ничего.
И теперь – пустота. Тишина. Темнота. Циско остался один ночью в СТАР лабс – он собирался уезжать к родителям. Надо было переждать это время, прийти в себя. Понять, что делать дальше. Пока он как обычно, торчал за компьютером с чашкой кофе, просто убивая время. И вслушиваясь в тишину...
Руки все еще болели. И хотел бы открыть брешь, смотавшись как можно дальше отсюда, да не вышло бы, и не только потому, что надо было залечь на дно. Рана от кинжала Цикады причиняла боль – использовать силы не вышло бы. Иначе ушел бы на Землю-2 как минимум. А то и дальше.
Вся моя жизнь – темная комната. Одна большая, темная, комната... Вот эта самая. И что дальше? Теперь, когда Вайба не было рядом, в душе поселилась пустота. Стоп, это что получается? Это что, как у Кейтлин с Мороз? Он думает о Вайбе как о другой личности, да серьезно? С другой стороны, так и было. Давно уже не только псевдоним, хотя так далеко, как у Кейтлин, не зашло.
Работать не получалось, так что вместо отладки систем Циско просто шарил в интернете, в который раз натыкаясь на все те же заголовки, которые причиняли боль. В конце концов он отправил сообщение: «Фелисити, надо посоветоваться».
Подумал-подумал и добавил: «поговорить, в общем».
Поговорить. В два часа ночи. Конечно. Она вот сейчас возьмет и ответит тебе. Поэтому добавил еще «когда  тебе будет удобно». Такой очевидный намек на то, что удобно именно сейчас.
Не ищите ад в другом мире. Он – в нас, и только мы способны его преодолеть. Вот это – личный ад. Здесь и сейчас. Заголовки, пустота на месте второй личности. Действительно... Нет, это не ошибка.
Такое чувство, будто и он сам умер. Не только альтер-эго. Не только инсценировка. Эх, фанатка, натворила, вот в самое сердце. Ну хотя бы жив. Только это почему-то не успокаивало.
То чувство, как будто тебя нет... Чувствуешь себя призраком. Конечно, с людьми общаешься, с командой вот, но при этом тебя словно и нет. Словно все это неправильно. Словно смерть была настоящая. И не смерть Вайба, а его, Циско. Жутко. По-настоящему жутко. Нет, не надо сейчас о смерти. Неважно, притворной или нет. Кто же он все-таки – больше Вайб или больше Циско?  Где же истина? Истина не всегда такова, какой кажется. И не поспоришь.
Вопрос на миллион. Лучше заняться работой. Заняться хоть чем-то...
Сон – или видение – пришел незаметно. Что-то хаотичное... Кровь – руки в крови, какие-то таблицы, холод... И тут же прошло. Руки болели. Циско посмотрел на ладони – кровь проступила сквозь бинты. Да чтоб тебя...
...Утро. Он умудрился заснуть прямо за компьютером. Прямо вот так, даже в комнату отдыха не ушел. Циско посмотрел на часы на мониторе – может, переселиться сюда? Нет, плохая мысль.  Кофе давно остыл, конечно. Пришлось вылить. Скоро придут остальные.
Циско поставил на стол новую кружку с горячим, бодрящим кофе и только сейчас обнаружил уведомление о сообщении. От Фелисити.

Не то, чтобы Тони после Афганистана так уж тянуло к армейским... Он успешно переругался со всеми знакомцами из высших чинов, кроме разве что Роуди. Отказ от производства оружия и десятки нарушенных контрактов взбесили уйму народа, а кто-то даже предпринимал попытки продавить Тони изменить решение и… это определенно не могло закончиться миром! С другой стороны, против простой солдатни Старк ничего не имел: солдаты — всего лишь люди, которые выполняют свою работу, а нравится лично ему их работа или нет — не столь уж важно. Военные базы тоже в некоторой степени нравились Тони. Атмосферой и возможностью хоть немного отвлечься от собственного статуса миллиардера, общаясь с рядовыми и младшими офицерами. В общем, отказываться от предложения Роуди навестить его Тони не стал. К тому же, он давно не видел друга лично. Сказывалась занятость обоих. А еще начало сентября — вполне себе отличное время для того, чтобы сменить деловой костюм на камуфляж! Не жарко, не холодно, не слишком грязно, ведь до затяжных дождей еще не дошло, и почти не надоедают москиты.

Развлечения…

А развлечений на самом деле хватало. С этим на военных базах, вопреки строгой дисциплине (хотя с появлением Тони эта самая дисциплина автоматически становилась не такой строгой), проблем не было. Покатушки на военной технике — классика жанра. Потравить и послушать байки — тоже. Тем более конкретно у здешних ребят чуть ли не своя мифология сложилась вокруг обрамляющего базу леса. Тут вам и выпотрошенные звери, и убитые обескровленные жители городка неподалеку, и пропавшие без вести солдаты, отправившиеся в самоволку — тот еще полет фантазии, достойный страшилок у костра в бойскаутском лагере! Хотя, если верить Роуди (а не верить причин не было), люди действительно в лесу пропадали, а служебные собаки бывало находили задранное зверье. Кстати, собаки — тоже вполне себе развлечение. Нечто вроде “пощекотать нервы”. Можно было бы, конечно, надеть рукав и позволить кинологам потравить на себя овчарку, но Тони, максимально непривычному к животным, достаточно было просто погладить собаку без намордника, чтобы словить острых ощущений.

Стрельбище — отдельный сорт удовольствия. В тирах на гражданке (даже там, где тренировались профессионалы) ассортимент оружия едва ли сравнится с тем, которым располагали военные! И над оружием Тони хоть больше не работал, а некоторый интерес к нему не утратил. Не утратил и стремления на практике попробовать кое-что из образцов чужого производства. Стрелком Тони был, конечно, не то, чтобы уж слишком метким и умелым, но кое-какими навыками обладал. Не мог не обладать.

Ряд мишеней впереди. На голове наушники. В руках McMillan TAC-338. Мэйсон — инструктор — дал последнее напутствие, и Тони приложился к прицелу. Выстрел. Наушники заглушили хлопок. Тони скинул наушники и оглянулся на инструктора. Тот уже высматривал в бинокль результат его выстрела. Тогда же Тони отвлекся, позволив себе случайный взгляд на кромку леса справа от стрельбища. Уловил движение в густом подлеске. Нахмурился и снова приложился к прицелу, пытаясь понять что это там такое мелькнуло.

Не разобрал. Не разобрал и не смог противостоять собственному любопытству.

— Я сейчас, — бросил Мэйсону и жестом обозначил в каком направлении собирается отойти. Перекинул через плечо винтовку и, получив одобрительный кивок, двинулся к лесу.

Снова движение. Тони сощурился, вглядываясь. Любопытство перетекло в азарт. Ринулся дальше в лес, позволяя неизвестному увести себя от границ военной базы. Не самый умный поступок со стороны Тони, но интерес перекрыл голос здравого смысла, да и у Старка не было никогда проблем с уверенностью. Он точно знал, что не заблудится — Д.Ж.А.Р.В.И.С. всегда на связи. За собственную жизнь Тони тоже не волновался — давно оправился после операции на сердце, да и оружие за плечом укрепляло чувство безопасности.

“Какого?..” — заметив нечто темное и быстрое меньше, чем в паре десятков шагов от себя, Старк только и успел, что снова схватиться за винтовку.

Невольно вскрикнул, когда нечто вылетело из зарослей и навалилось на него всем весом. Выставил вперед винтовку, принял на нее удар — настолько сильный, что сам Тони лишь чудом не рухнул наземь. Несмотря на то, что оказался застигнут врасплох этим нападением, вовремя взял себя в руки и отпихнул нападающего назад. Следовало бы атаковать сразу, но Тони не смог. Уставился на человека перед собой. Впрочем, человека ли?.. Помятый вид, бомжеватый прикид и дико вытаращенные глаза, конечно, вполне можно приписать человеку, а вот зубы… Чужой оскал здорово вышиб почву из-под ног. Тони ошалело уставился на визави, а тот… Тот снова бросился вперед, словно бы в попытке вцепиться в Старка своими жуткими зубищами! Тони скользнул в сторону, уклоняясь. Инерция сыграла с противником злую шутку — он пролетел вперед и, споткнувшись, покатился по земле. Больше Тони не церемонился. Стрелять не стал — не был готов убить человека (возможно человека…) — однако прикладом по лицу приложил крепко. А потом еще раз, еще и так до тех пор, пока загадочный нападавший не притих.

— Что ты за… — договорить Тони не успел.

Притих нападавший совсем ненадолго, и разбитое прикладом лицо явно не стало для него проблемой. Он снова атаковал, а обескураженный такой напористостью Старк громко выругался на смеси английского с немецким и русским. Продолжил бить прикладом, не давая противнику подняться. Нападавший, словно чертов неубиваемый Терминатор, упорно пытался встать и атаковать!

“Что делать?” — вполне логичный вопрос. Он пульсировал в голове, но Тони никак не мог нащупать на него ответ. Старк точно знал, что не должен поддаваться панике, однако на этом его понимание ситуации заканчивалось. Перехватить винтовку и выстрелить? А успеет ли? Фактически противника сейчас на земле удерживали только бесконечные удары прикладом по голове…

Тони Старк у мозгоправа. Звучит, конечно, так себе, но благо изливать душу сегодня предстояло не Тони. “Я там только в качестве сопровождающего” — как-то так убеждал сам себя, сдерживая нарастающую тревогу. С тревогой вообще была беда в последние дни, и даже чудесные колеса доктора Петерсона не очень-то ее глушили. Но. Нет. Сегодня Тони просто сопровождающий. Наташа тоже. Если бы не сломанная рука, то Старк бы решил, что присутствие Наташи излишне — доставить Соловья из точки А в точку Б он вполне в состоянии самостоятельно (особенно заручившись помощью личного водителя) — однако гипс предстояло носить еще неделю. Чем завершится разговор с мозгоправом… мозгоедом — решительно непонятно. Как отреагирует Артур? Загадка. Только вот при случае Тони с одной здоровой рукой его угомонить не сможет. Как вообще угомонить хтонь, в которой силы столько, что хватает в спарринге со Стивом на равных стоять? Без Наташи шансы стремились к нулю. Хотя с Нат тоже не то, чтобы были шибко высоки. С другой стороны, в способности подруги к приручению хтони Старк верил куда больше, чем в собственный талант дрессировщика. К счастью, Артур агрессивным или взбудораженным не выглядел. Он выглядел спокойным, пускай и явно подавленным.

“Все окей, в нашей команде главный дебошир по-прежнему я!” — еще немного самоубеждения. Тревога ушла глубже, но не исчезла совсем.

Про чертовых магов Тони предпочитал не думать, да и не до Стрэнджа с Максимофф как-то было. Просто… Сама по себе идея вести Артура к стороннему человеку (пускай и специалисту по вправлению мозгов) несла определенный риск. Как минимум: нельзя дать всплыть чему-то, что явно или неявно выдаст истинную природу Артура или даст повод задуматься о его причастности к магическому ордену. Не сказать ничего лишнего о делах Мстителей — тоже важно. Впрочем, в умении Артура хранить секреты Тони не сомневался. Не сомневался он и в том, что Соловей запомнил придуманную для него легенду про двоюродного племянника мисс Поттс, побывавшего в горячей точке. Нет, все сомнения Тони фокусировались вокруг того, что Артур — это Артур. Со своим особым взглядом на жизнь, такими же особыми манерами ребенка в теле взрослого (пускай молодого — больше двадцати едва ли дашь! — но все-таки взрослого) и полной потерянностью во времени. Скрыть то, что он не человек едва ли возможно в принципе! С другой стороны, Тони платил достаточно, чтобы доктор-мозгоклюй не лез туда, куда не приглашали и не задавал те вопросы, которые будут уж слишком неудобны Мстителям.

— Ты можешь закончить с ним разговор в любой момент, — мягко напомнил Тони Артуру. До нужного этажа оставалось всего ничего.

— Может все-таки закинем ему пару жучков в карманы, а? — эта реплика уже предназначалась Наташе. — Чисто подстраховаться! — добавил Старк, упреждая возможные возмущения.

В кабинет мозгоеда зашел первым. Одетый с иголочки (и с разрисованным маркерами гипсом на правой руке), обвел помещение царственным и излишне пристальным взглядом.

“Ты мне уже не нравишься”, — человека в кресле “поприветствовал” также взглядом: не столько внимательным, сколько подозрительным. Возможно, при других обстоятельствах и в другом месте Тони бы отреагировал на этого типа куда менее враждебно (вряд ли!), но… имеем что имеем? Тем более Старк сам его выбрал.

— Он — клиент, — коротко обозначил Тони и жестом указал на Артура. Взглянув на мозгоправа исподлобья, мысленно добавил:

“Обидишь его, и я тебя по судам затаскаю!”

От угроз вслух воздержался. Во-первых, и без того очевидно. Во-вторых, надолго задерживать на себе внимание Тони не хотел. Он отошел к одному из книжных шкафов. Уходить из кабинета явно не торопился. Изображая крайнюю заинтересованность в литературе на полках, Старк прикидывал куда бы закинуть очередной жучок. Раз уж по карманам Артура распихать не дали, то хоть в кабинете парочку оставит! Не бросать же Соловья один на один с этим вот!

Если бы Циско кто-то сказал, что случится сегодня, он бы не поверил. Предпочел бы убедиться лично. А потом уже... С командой Флэша хватало приключений и так, поэтому свободное время, потраченное все-таки с пользой и для себя, и для команды, было благословением. Приключения же ждали его и так на каждом шагу. Но неужели здесь? Нет, здесь его ждет только кофе.
Хозяйка кофейни поставила перед ним чашку, взяла другую... Кажется, она не против, совсем не против общения. Отлично! День может стать еще лучше.
— Интересная точка зрения... Время и правда относительно. Наука до сих пор спорит о путешествиях во времени, ведь считается, что для этого есть ограничение – скорость света... Простите, я сказал это вслух? Вы философ или ученый? И почему тогда кофейня?
Кофе, в свою очередь, был божественным. Как она так точно угадала, что ему нужно? Он сам порой мог не угадать, предпочитая что угодно, лишь бы сладкое и крепкое, создающее нужный для работы настрой.
— Что до здесь и сейчас, то прямо здесь и прямо сейчас я пью кофе в обществе самой красивой девушки, которую только видел. И мне это нравится. Циско Рамон, — представился Циско. – Ваш акцент? А, точно...
Только сейчас он прислушался к речи девушки... но если бы она не сказала, Циско не заметил бы.
— Нет, просто я раньше вас не видел. Вот когда вы сказали про акцент... Вы жили в Англии, верно? И как вам здесь?
Романтический... хорошо, почти романтический момент прервал какой-то глухой звук... Откуда это? Становится все страньше и интересней...
— Это что? – Циско хотел было подшутить на тему, как все быстро развивается, но споткнулся о напряженный, тревожный взгляд девушки, да так и застыл с открытым ртом, прижал уже-не-незнакомку к себе – ну как после этого считать девушку незнакомкой – уцепился за ближайший столик свободной рукой.
Тряхнуло сильно. Чашки задрожали... Жидкость стала подниматься вверх... Толчок. Кофе расплескалось. Стоп. Жидкость так ведет себя только если рядом есть тахионы... С их ускорителем все точно было нормально, а вот девушка явно понимала, в чем дело...
Все успокоилось. Толчок был хоть и мощный, но один, и можно было выдохнуть. Циско посмотрел на девушку, чуть отстранился...
-Это что сейчас, как в Докторе Кто было?
За окнами кофейни был не Централ-сити. Какое-то время там был просто вихрь, и ведь Циско такое уже видел... на волнолете. Точно.
— Среди Легенд вас не было... это было путешествие во времени или только в пространстве? Это так круто!
Особенно если он будет не только техподдержкой, но и лично все увидит... Но что-то было не так. Неправильно...
— Только не говорите, что мы на другой Земле!
Конечно, для Циско это не было проблемой... Это было даже интересно. Еще интереснее, чем просто прошлое или будущее. Прошлое или будущее другой Земли – вот что интересно вдвойне!

Мария потихоньку начала привыкать к жизни в гареме. Она еще, будучи на корабле приняла свою судьбу. Девушка думала, что будет рабыней, которую загрузят работой. Но, к счастью, ее судьба сложилась по-другому. У нее была чистая одежда, вкусная еда, мягкая и теплая постель. Что еще желать? Единственное, чего боялась девушка — что султан призовет ее в свои покои. Но может, этого никогда не произойдет. Некоторые девушки из гарема все рассказали Марии, поэтому она пока не думала о своем страхе. Сегодня к султану повели Александру. Мария беспокоилась о своей подруге, но в глубине души надеялась, что все пройдет хорошо.
Сегодня девушки отправились на урок турецкого. Марии сложно давался новый язык, но что бы и дальше жить в гареме, нужно учиться. Нигяр Калфа сегодня была раздражена больше, чем обычно. Она то и дело ругала и подгоняла девушек. Мария почти привыкла к жизни во дворце. Девушка решила немного задержаться после урока, и немного попрактиковаться в языке. Она совершенно не заметила, как быстро пролетело время. Мария поспешила вслед за девушками, которые удалились на приличное расстояние. Нигяр Калфа прикрикнула на Марию, чтобы та быстрее шевелилась. Девушка засуетилась. Она пыталась нагнать остальных девушек. Дорогу перекрыла стража. Крепкие мужчины вели незнакомца. Мария остановилась и взглянула на юношу. Девушка никогда не видела таких прекрасных и чарующих глаз. На секунду, их взгляды пересеклись, и девушка поняла, что у нее возникли чувства к парню. Юношу поспешили увести, а Мария некоторое время стояла и смотрела вслед удаляющейся стражи. За короткую жизнь во дворце, Мария видела разных преступников, которых сажали в темницу, а наутро казнили. Девушка очень хотела спасти этого юношу, но это было очень опасно. В случае провала, славянку могли казнить. Мария вернулась в покои, и дождалась того, когда все уснут. Александра еще не вернулась. Обычно, султан не оставлял наложниц на ночь, но сегодня решил сделать исключение. Это было на руку Марии, так как подруга, скорее всего начала бы выпытывать. куда это ее землячка собралась по среди ночи.
Девушка старалась идти бесшумно, чтобы не попасться на глаза Нигяр. Хоть ей и было страшно, но ей двигало желание помочь незнакомцу. Мария знала, в какой стороне темница, и тихо последовала туда. Стражники были заняты игрой, чтобы скоротать время. Обычно, никто не стремился попасть в темницу. Девушке пришлось дожидаться подходящего момента. Ей удалось миновать стражу. Камеру с юношей быстро удалось найти. Мария взялась двумя руками за прутья и с улыбкой посмотрела на заключенного. Он сидел на полу. Сперва, он не заметил девушку.
— Пссс — тихо позвала наложница. Она нервно обернулась, рассчитывая, что никто ничего не услышал.
— За что вас посадили сюда? Вы прибыли к султану? Откуда вы? Как вас зовут?
Мария смущенно улыбнулась, и опустила глаза. Она понимала, что юноша не захочет доверять ее, и вряд ли ответит на ее вопросы.
— Я знаю, вы думаете, что  мне нельзя доверять. Но, если вы невиновны, я могу помочь вам выбраться.
Девушка еще раз опасливо обернулась. Но к ним никто не спешил.
— Меня зовут Мария. — девушка снова смущенно отвела глаза. — Я одна из наложниц султана Сулеймана. Я немного знаю все о дворце. Знаете, мне кажется, что вы хороший человек. Я очень хочу помочь вам.

Как же легко и просто говорить, что все будет хорошо, но так ли это? Маленькое путешествие в Новый Орлеан показало, что Хоуп даже и не подозревала, что о ней будут думать… Будут искать и зачем только я ввязалась во всю эту неразбериху? Попав в прошлое, которое не такое… Испугавшись и понять, что дороги обратно не будет? Изменить что-то? Или же? А черт только и знает…
  «Охх, Лиззи, какая-же у тебя каша в голове!»
Прервав себя на раздумьях, я все же решила, что хватит страдать и искать способы вернуться обратно. Чем здесь плохо? Да, все кажется… все здесь кажется, каким-то несовременным и устаревшим, но ведь Хоуп как-то освоилась здесь. Может и мне стоит позабыть о том, чтобы не говорить, кто я такая? Хотя, кому рассказать, что я из будущего? Машина, врачи в белых халатах и комната с препаратами мне обеспечена.
  На самом деле, хотелось ворваться к маме, к отцу и их друзьям, устроить мозговой штурм и просто потом дальше огребать, и расхлебывать последствия… Но, как скажет моя сестренка, что нельзя так и нужно сидеть тихо. Но, к черту Джоззи, ее здесь нет. Здесь только я. 
  Темнело, становилось слишком холодно и безлюдно, становилось грустно и еще больше депрессия сжимала и загоняла в самоедство самой себя. Хотелось магии и интересных, душе-захватывающих и опасных приключений. Хотелось чего-то, что сможет сдвинуть с места грустную запятую в моей судьбе и продолжить рассказ. А пока – только грусть и тоска.
  Добравшись до бара, я сжимаю артефакт, из которого недавно выкачивала магию. Чувствую, как магия наполняет меня и хочется даже улыбаться. Хочется чего-то, но пока что даже не могла придумать чего. Зайдя в многолюдный бар, сев за барную стойку и заказав кровавую Мэри, я даже удивилась, что не поинтересовались о документах. А ведь липовые права я уже успела раздобыть в Новом Орлеане, может быть, еще пригодятся сегодня?
  Пока делали коктейль, я осмотрелась. Немного накатил страх и паника, когда увидела Деймона Сальваторе. Помнится, в эти времена он любил отключать свою человечность? Взяв свой коктейль и переместившись на свободные диванчики, я начала немного грызть трубочку, толи от волнения, толи от того, что могу сейчас что-то ляпнуть. А ведь недавно сама хотела найти кого-то из своего времени и рассказать все, а сейчас? Сейчас в голове полная неразбериха, как и в прочем с самого момента появления в этом времени.
  Выпив почти сразу же коктейль, захотелось повторить или же просто я решила напиться? Поставив пустой бокал на маленький столик, взглядом словила еще двух вампиров, возможно, продолжение будет интересное. Ведь магии хочется и устроить что-то непонятное. Тихо жить я никогда не умела. Перекинув ногу на ногу, я не долго думая, прошлась обратно до барной стойки, где и сидел как раз Сальваторе. Заказав коктейль, я стала наблюдать за парой. Они были вампирами, ведьма или же будь гибрид ведьмы, как я – сразу поняли бы это. Интересно, а где в этом времени сейчас Кай? С дядюшкой, который пытался меня, да и не только меня, а весь мой клан – будет интересно.
  Сделав еще глоток коктейля, я все же решила, что хватит молчать и нужно с кем-то заговорить… С двумя вампирами или с Сальваторе?
  — Деймон Сальваторе, — не долго думая, я все же обратилась к вампиру.
  – Как дела? Как Елена? – Да, гениально, мы же не знакомы в этом времени. Хотя, какая разница? Пусть дальше будет так… как идет…
  «Ну, что? Будь, что будет?»

«Что со мной не так?», вопрос, которым задаётся каждый хотя бы раз в жизни. И он слишком часто преследует меня в последний год, особенно ха эту неделю. С той самой минуты, как перестало биться сердце ещё одного члена семьи Гилберт. Моё сердце. Седьмой день с моего превращения подходит к концу, седьмой день подряд меня тошнит от одного запаха и, тем более, вида животной или донорской крови. Текущая по чьим-то венам, такая свежая и тёплая — только эту кровь не отторгает мой организм. Но почему? Стефан с Деймоном не смогли понять. Они говорят, что ещё никогда не встречали вампира, что не смог бы пить донорскую кровь.

Так и что же со мной не так?

Этим днём мы приехали в колледж Уитмора с Деймоном и Бонни в поисках совершенно других ответов, но эта поездка, в глазах более опытного и контролирующего свою жажду вампира, оказалась неплохим шансом потренироваться, научить меня пить понемногу, обойтись без лишних жертв и смертей. Почти что уверена, что каждый шепчется за моей спиной: как же Елена переживёт, если сорвётся, вина за чью-то смерть захлестнёт её с головой, она не сможет жить дальше, омыв свои руки чьей-то кровью. И они правы. Не смогу. Но если даже Деймон смог измениться, смог заслужить доверие родного брата, моё, наших друзей, перестал кусать и убивать наших одноклассников, у меня тоже должен быть шанс. Шанс справиться с этой новой непрошенной жизнью и обрести над ней контроль.

Переступаю порог одного из кампусов колледжа ближе к полуночи. Когда веселье в «Доме-убийце» в самом разгаре. И как я согласилась на это предложение Деймона? Позволила себе не только нарядиться в нелепый наряд с платьем, едва прикрывающим бёдра, но и оказаться в эпицентре пьяных развязных студентов, любой из которых может пораниться в процессе своего веселья? И вроде как в этом весь смысл: остаться незамеченной в толпе, научившись при этом пить понемногу и отпускать «жертву», стирать память, но понимание всего этого вовсе не значит, что мне не страшно.

Бонни почти сразу теряется где-то в толпе, а вот Деймон, остающийся по правую руку от меня, едва ли вселяет уверенности. Знаю, что не смогла бы попросить о чём-то подобном Стефана. После летнего срыва он вновь перестал питаться людьми, и какой бы девушкой я была, заставляй своего возлюбленного наблюдать за тем, как чужие клыки впиваются в человеческую шею, а запах крови, текущей по чужим венам, сильнее прежнего просачивается в воздух? Но значит ли это, что старший Сальваторе — лучший вариант для обучения самоконтролю?

Глубокий вдох. Здесь так много людей, такой сильный запах крови, а я, кажется, не кормилась с самого раннего утра, как мы выехали из Мистик-Фоллс. Держать себя в руках сложно, но, стоит признать, громкая музыка помогает хотя бы немного: невольно отвлекаешься на неё и морщишься от шума, бьющего по ушам. Ещё одна «прелесть» вампирской жизни.

— Он, — сделать выбор мне было нужно раньше, чем голод окончательно даст о себе знать и заставит необдуманно на кого-то напасть. Взгляд задерживается на незнакомом пареньке, упорно подливающим в стакан своей собеседнице всё новые и новые порции пунша, по запаху самого что ни на есть алкогольного. И на фоне той же утренней студентки, причинить вред которой я побоялась, увидев на дисплее её телефона беззаботное фото с младшей сестрой, этот парень не вызывает жалости. Полагаю, этой ночью он хотел воспользоваться не самым трезвым состоянием своей «подруги» и заслужил попасть под вампирский прицел.

— Как… Это будет происходить? — всего на мгновение я теряюсь, но этого оказывается достаточно, чтобы понять: совсем не представляю, с чего начинать. Как обычно вампиры пробираются к своей жертве? Так, чтобы их никто больше не заметил. Нам ведь не нужны крики и паника всего кампуса. — Мне внушить ему пойти за собой? — оборачиваюсь к Деймону в поисках ответа в его глазах. Внушение — ещё одна «суперспособность», которую мне предстоит изучить.

Чувствовать себя слабой и беспомощной всегда паршиво, но так ли это плохо на самом деле, если я не знаю, как быть вампиром? Не о волшебном спасении и обращении думала в машине под тем мостом, когда просила Стефана сохранить жизнь своего лучшего друга. Полагаю, часть меня тогда была готова к смерти. Осознавала, что это случится, когда воздух в лёгких заканчивался, ремень не отстёгивался, а Сальваторе не было видно на горизонте. Я почти сдалась. И никак не ожидала очнуться в собственной постели на следующее утро, лицом к лицу сталкиваясь с ужасающим открытием: прежняя Елена Гилберт мертва, и теперь она вампир.

Кетч только  хмыкает. Он не торопится, позволяя Дэвису сделать свободный выбор. В принципе, его устроят оба варианта, даже если за драку «горячие»  достанутся и ему тоже.  У Артура вообще странное отношение к наказаниям. И он с удовольствием посмотрит, как Дэвис  ползает по траве в поисках булавки.
Мелкий хмуро глядит на него,  и опять огрызается. Кетч покачивается с носка на пятку, ожидая, что тот выберет. Занятия на сегодня у него закончились, до обеда довольно  времени, так что можно и подождать.
Развлечение  портит появление  приятеля Дэвиса. Этого Артур знает в лицо, но имени, конечно же, не помнит.  Досадливо скользит взглядом по рыжеватому мальчишке. Третий лишний в его планы не входил. А тот шагает прямо по траве, под подошвой ботинка  слышится тихий треск.
— Дорожки в парке проложены не просто так, — высокомерно улыбается Кетч, но в глазах разочарование. Дэвис мог бы получить  подзатыльник, перепачкаться в земле и траве, но отыскал бы потерю,  и забава закончилась бы вполне безобидно, — Следует смотреть, куда ставишь ногу, а тебе, Дэвис, на будущее —   внимательнее следи за своими вещами.
О, когда один из мелких нажалуется кому-то из кураторов, Артуру достанется вовсе не за то, что он косвенно виноват в порче школьного имущества. За  сломанную  булавку  получит  тот, чья она. Но директор Хесс потратила почти десять  лет, чтобы выстроить свою вертикаль власти и истребить в Кендриксе освященную столетиями традицию  «цуканья»  — прислуживания младших учеников старшим.  Ученики подчиняются кураторам и трепещут перед директрисой и лишние ступеньки в этой иерархии не нужны.
— Тимми и Микки, как мило. Просто два щеночка. Поздравляю, Дэвис. У тебя замечательный друг. С такими друзьями и врагов не надо, — Кетч всегда оставляет за собой последнее слово, он же в каждой бочке затычка.
После обеда  Кетч идет на назначенные дополнительные занятия по ненавистной алгебре, вечером пишет  ответ на письмо отца. Холодно-почтительные и вежливо-сдержанные слова привычно ложатся на бумагу с гербом школы. Артур  соглашается с решением отца, справляется о делах в доме и высказывает приличествующие надежды, что все в порядке и идет своим чередом, благодарит за присланные карманные деньги. И про себя думает, что на самом деле  провести каникулы в школе не так уж ужасно. Во всяком случае, здесь  не сопровождают наказание многочасовыми нотациями.
Во время общего ужина,  он случайно узнает, что этот мелкий придурок сам отправился к Хесс и  сознался. Наверняка еще и наябедничал. Здесь доносительство не считается недостойным, скорее —  наоборот. Лицемерием пропитан сам воздух,  и Артур сам давно пропитался им до кончиков аккуратно подпиленных ногтей. До самого сигнала отбоя он ждет, что его вызовут к директору для порки или еще хуже – заставят  писать строчки. За семь лет, проведенные в Кендриксе, Артур уже наизусть выучил первые шесть сотен строк «Илиады» в подлиннике, включая половину списка кораблей.  Мадам Хесс не имеет привычки откладывать заслуженное возмездие надолго и особенно любит назначать взыскания  на вечер, чтобы  у  провинившегося была ночь на обдумывание своего проступка, пока он ворочается на жесткой кровати, стараясь устроить поудобнее пострадавшую часть тела.
По сигналу «спать» дежурный куратор выключает  в спальнях   свет, остаются только синие дежурные ночники в коридорах.  Батарейки для фонариков —  самая ценная валюта среди учеников. Еще есть свечи —  их проще раздобыть. И то, и другое используют украдкой, таясь  от учителей.
У Артура фонарик с динамо и аккумулятором. Артур сидит на кровати и   вертит в пальцах булавку с жемчужной головкой. Точно такую же, как та, что  украшает его собственный школьный галстук и как та, что сегодня утром раздавил приятель Дэвиса. В  верхнем ящике прикроватной тумбочки лежит десяток одинаковых коробочек. В них форменные жемчужные булавки и форменные же запонки с гербом Кендрикса. Отец каждый год присылает ему их в подарок на день рождения и на Рождество. Семья Артура более чем обеспечена. Старые деньги, старый род, пусть и нетитулованная,  но аристократия, возводящая свою фамилию к сомнительной славе Джека Кетча, занимавшего должность королевского палача  сначала  при королеве Бесс, а затем  при Джейми — Шотландце.
Кетч сует булавку в карман фланелевой пижамы и беззвучно выскальзывает в коридор.  Каменные полы леденят босые ноги.  Старое здание не прогревается и к середине лета, в спальнях и коридорах более чем  прохладно даже летом, что уж говорить о промозглой лондонской зиме.  Руководство Кендрикса любило традиции,  верило в пользу свежего воздуха и в то, что двенадцать  градусов тепла —  самая подходящая  температура для сна. Окна в общих спальнях на ночь непременно открывались, так что неудивительно, что в дортуарах  младшие ученики  норовили после отбоя забраться в постели вдвоем. Согреться куда легче было, прижавшись друг к дружке и накрывшись двумя одеялами.
Он тихо крадется вдоль  спален. Двери приоткрыты,  петли хорошо смазаны, чтобы не скрипеть и не предупреждать нарушителей распорядка о появлении куратора. В одной из спален мерцает огонек свечи. Кетч оглядывается и прислушивается – не слышно ли шагов, потом заглядывает  через щелку в комнату и видит у стола  в колеблющемся свете черную растрепанную челку и тонкий нос склонившегося над книжкой или тетрадкой мальчишки.
— Дэвис, — шепотом зовет он, голос его звучит мирно, — Подойди на два слова?
Старшим входить в спальни младших запрещено. И насколько  Кетч знает  привычки директора Хесс, та ни за что не выдала бы Дэвису новую булавку сразу же. Сначала помучает заполнением бумаг, затем отправит к кастеляну,  а тот  станет тянуть время не от лени, а чтобы провинившийся лучше усвоил, что всякий поступок имеет последствия.

// Когда еще не понял, каким быть надо
Суровым или прикольным, свободным или женатым.
Хитровыдуманным или простоватым,
И когда ты в системе еще не расставил координаты //

  ... щемит в душе тоска: да, синий сигаретный дым, впивается в глаза, как будто следы от очередного похмелья пытается выжать. Черт, говорил же Илюха, что завязывать надо хоть иногда. Но, поймите правильно, не каждый раз оказываешься в Москве. И не так, чтобы на один день, два музея, МакДональс, да, цены в ЦУМе высмеять, и эту тупую моду, совсем непонятливо. О, нет. Не так все просто, братан. Я тут же второй месяц. И чувствую себя самым настоящим москвичом, который понаехал. Ага. Хозяин Алтушки, даже не двушки. Цена такая, что Стас уже просто молча кладет сумму на лапу доброй женщине русской наружности без акцентика. Мне же просто смешно за этим наблюдать. Да, и херня это все. Херня то, что денег нет, в кармане пусто. Херня, что не знаешь, что будешь завтра есть. Вообще херня. Есть какой-то запас еды, есть старая плойка, компания друзей. И, самое главное. Есть работа. И даже не работа.

  Юмор.

  У меня был юмор. В свои двадцать три у меня был юмор. И только он. Я сделал ставку на него, контрольный выстрел. Поз меня подначивал, Катька запихивала нас в поезд нашими же сумками, звонко смеялась и желала удачи. Под тридцатник ей, как и Димке, а подростковая ее наивность вела нашу команду вперед. Димка по ней скучает, звонит, каждый день. Вот у Димки есть жена уже, у Стаса тоже все ближе счастливый день. А мы с Дроном были увлечены шутками. Наши яркие любовницы, с которыми самые охуенные ночи проводишь. Ну, и алкоголь был у нас всех, когда день был очень удачный. А нам, простым воронежским, много для счастья не надо было: похвалили нас на студии, дали нам зеленый свет, а иногда и просто улыбнется кто-то из Comedy, и все, и мы плывем, как нимфетки на выпускном. Ага.

  Ну, мы плывем. Воронежские, яркие, желающие продвигать наш Спорный Вопрос вперед. А была среди нас и нудящая правильная сторона. Непонятно зачем приведенные за ручку к нам Питерцы. Нахрена они нам нужны в уже готовом коллективе я пытался понять до сих пор. На трезвую голову плохо получалось, а на пьяную было уже все равно. Нет, ну, а нахрена нам эти театрала? Или кем они там себя считают? Пиздец. У нас был уже готовый коллектив, готовые идеи. И эта идея, я просто напомню, и зацепила Гавра! А теперь выясняется, что есть еще какой-то театр в Питере, которые тоже занимается Импровизацией, и руководство ТНТ решило, что это ж охуенный шанс совместить нас вместе. Мне вообще не понравилась идея делиться своим. Я так Стасу и сказал. Тогда он прочитал мне лекцию прямо в поезде, что нес в столицу, и, конечно же, уболтал меня. В конце концов я поверил, что без этих трех интеллигентов нам в телевизор не попасть.

  Но когда я их увидел... Бля. Я вспомнил все матерные слова, которые слышал на МашМете, помножил их на двое, но вслух сказал только сдержанное, тихое, сказанное куда-то в сторону: блять. Коротышки: одного не видно вообще, а еще и волосы светлые, когда он одевался в белое, приходилось даже щурится. И имя у него мое! Антон! Как мы можем работать на сцене? Иногда мы обращались друг к другу по имени, и во время репетиций уже были моменты, что мы реагировали оба. Причем, когда звали Дима и Андрей, этот тоже поднимал голову, как будто к нему обращаются! Он мне вообще не понравился, блин. Постоянно ластится ко всем, пытается стать своим. Хоть бы он быстрее понял, что ему не подходит наш формат! Я уже видел в его лице разочарование! Недолго осталось и по признания собственной несостоятельности. Никто не собирается шоу ради паршивой овечки менять!

  Второй еще был куда не шло. Тоже не вышел ростом, но у него была прикольная характерная внешность: кавказец из Армавира, в Питере не так давно, такая ходячая помесь культур. С ним получались прикольные шутки, а еще ему очень шли роли старых бабушек. Он прекрасно подделывал их голоса, и я буквально сыпался от смеха. С горем пополам я был согласен с тем, чтобы Сережа стал частью нашей команды. Он точно был лучшим. что представил Санкт-Петербург нам. И на фоне пухленького Поза он смотрелся тонким коротышкой. Они хорошо контрастировали, на этом тоже можно шутить. Короче, этот мой кастинг прошел.

  Однако, помимо Антона и Сережи, был еще один... И тут у меня точно не было приличных слов. Вот, знаете, мне в детстве нравились загадки, всякие кроссворды, найди отличия и прочая херня. Я находил какую-то извращенную радость в зачеркивании клеточек в японском сканворде, если сказать так. Но этот ребус... В рот я его ебал.

// Когда зависишь, нет денег и мерещится день тот,
Когда будет по-твоему, но сейчас ничего не сделать.
Когда при резких порывах твое летучее тело,
Надо держать на якоре, чтобы оно не взлетело. //

  Звали это чудо природы — Арсений. Как вы понимаете, уже в имени его был пиздец. Графское существо щуплой наружности с чистыми океанскими глазами, старческим вкусом в одежде. Но это все хуйня. Нет, в целом, когда рядом с тобой такое чудо в перьях, с претензиями на империализм в своих манерах ребенок пролетариата максимально чувствует себя уничиженным. Но когда он начинает шутить... Во-первых, я не понимаю и половины слов, которые он несет, во-вторых, я не могу понять, как строится его шутка. Казалось бы, клад для импровизации. Но хер там плавал. Когда ты вообще не понимаешь, чего ждать от самого старого из нас, невольно начинаешь думать, а что он тут делает вообще. Он ведь даже в КВН не играл! А еще и профессиональный актер! И этот Антон за ним шавкой бегает! Короче, они бесили меня оба. Но Арсений все же бесил сильнее.

  Я пытался намекнуть Стасу с первого дня уже очного знакомства, что этих двух дружков надо бы гасить. Мы никуда не уедем с этой херней.  Но он отмахнулся от нас, а потом после первой технички перед нашими работодателями, перед самим Вячеславом Дусмухаметовом [дух захватывает!], я с ужасом понял, что и Арсений, и его шестерка, нравится им. И что именно таким они видят наш будущий коллектив... Мне пришлось смириться. Пришлось делать вид, что все нормально. Делать вид, что я абсолютно счастлив. Нет, не надо думать, что я вдруг передумал становиться звездой, передумал нравится людям, нет. Просто теперь надо было смириться с тем, что у нас будет в коллективе пятое колесо и, блять, шесток поменьше, сильно поменьше, блять.

  Я не был актером. И врал я херово. Вернее я не умел врать совсем, и был искренним в своих чувствах и эмоциях. И тогда я подумал, что мне это даже на руку! Я ведь могу радоваться искренне: постоянно радоваться, смеяться, скакать на месте, прыгать, как егоза. Во мне было так много энергии, и не потому, что я был тут самым юным, хотя это и давало мне фору, но и потому, что я верил в свой шанс, и не давал забыть остальным. Загрустили мальчики по своим девочкам? Повод устроить вечеринку с плойкой и пивком. Поспать два часа и снова репетировать. Мы осели в Москве, готовились к первым съемкам, важным, и я старался думать об этом. И срабатываться с остальными. Хотя я все еще считал, что с Арсением это сделать невозможно.

  Мы трудились с понедельника по пятницу в одном из репетиционных залов. Он у нас был самый херовый, и гримерка явно не звездная, но мы не жаловались. Я точно не жаловался. Не знаю, как там наши графья, а я был рад и этому. Рад просто шансу выступать. Но в понедельник из Алтушки добираться было то еще приключение. В принципе это проблема любого дня, но в понедельник с лютого бодуна это вообще было невозможно. Я растолкал всех бабуль в автобусе, всю молодежь в метро, и оказался в зале вовремя. Я бы даже сказал, что непростительно рано. Но есть же толк в молодости. Я быстро поднялся с пьянками, пока более старенькие ловили похмелье. А я уже прыгал, я уже был готов тренироваться. Был уже готов выступать. Хоть и запах от меня поди был потрясающий. И ни мятная жвачка, ни сигаретки, не помогли...

// Нас не учили, в карманы деньги не совали.
И чем могли лишь мы друг другу все время помогали. //

  Недолго музыка играла, недолго я был в гримерке один. Я обернулся, чтобы подстебать своих друзей, потому что был уверен, что это ответственный Стас, который даже умирая, встает, идет на первый же автобус, уже в процессе становясь человеком, и крича, бья себя в грудь, что больше так никогда не будет пить. Хуйня. До следующей пятницы. И тем не менее передо мной оказался не мой друг. Вернее, я бы даже сказал, что передо мной оказался мой главный недруг.

  Арсений.

  Я пытался с ним даже не играть тет-а-тет, потому что в таком случае мне было очень сложно сдерживать свою ложь, носить свою маску принятия. Вот и сейчас она на мгновение пошатнулась, изобразив мое неудовольствие его увидеть, но я быстро вернул широкую улыбку на лицо, я бы даже сказал, что она была слишком бодрой для десяти утра понедельника. Но мне нравилось. Нравилось улыбаться и показывать ему заряженность свою. И если Арсений считает, что я не замечал, как он смотрит на меня из-под лобья, если думает, что я не замечаю его стрел, то он явно себя переоценивает, как актера. Взаимовыгодная терпимость прекрасно описывала наш вынужденный союз. Пожалуй, это наше лучшее взаимодействие.

  Жаль, что я не смогу игнорировать графского слона в комнате, особенно когда он обращается ко мне. Сначала хочется оскалиться, мол, серьезно, что тебе нужно от меня? Но опять же. Я играю в излишнюю дружелюбность и заряженность, и это с явным перегаром изо рта. Как ты там вообще, графиня? Справляешься? Противогаз не нужен, не? Я обращаю на тебя взгляд почти что невинный, ты же таким меня считаешь, да? Милая, заведенная овечка двадцати четырех лет. Так что я таким и буду. Ради шоу. Шоу ради шоу.

  — Поз опять начал храпеть. Знаешь, у него это бывает. Реакция на осень или что, понятия не имею, — я рассмеюсь так звонко, потому что мне шутка моя нравится. Я прекрасно понимаю, что мой друг — полный, и шутить по этому поводу могу только я, он, и остальные из Воронежа, — Так что спать рядом с ним невозможно. В конце концов, я сдался, — хихикну, потянувшись к открытой банке энергетика, прекрасно будущего меня после бурных выходных. Щедрых глоток и вот я готов к этому дню намного сильнее, чем был раньше. Я вообще любил приложиться к напиткам в репетиционной и пожрать тоже нахаляву любил. А тут всегда было так много вкусняшек, самых разных. И воды... Воды... Ты пытаешься приебаться к воде?! Я нахмурюсь, переведу взгляд на пластиковую бутылку, не понимая сути претензии.

  — Слушай, ну, на ней как бы не подписано было. Да, я немного выпил! - конечно, блять. Я зашел сюда с диким сушняком, и выбирая между "дойти до автомата, купить или вытрясти энергетик, открыть и выпить", я выбрал простую схему "открой бутылочку воды", — Она закрытая была! Значит, ничья, общая... — пожимаю плечами. Но по что тебе знать, что такое "общее", с твоими-то графскими замашками? Я достану пластиковый стаканчик, возьму в руки несчастную бутылку, — Налить тебе или чего?

  ... я, кажется, забыл, что ты — брезгливый. Или что ты пьешь именно эту воду. Ну, вообще, блять, у тебя столько правил и запретов, что мне проще ебнуться, чем запомнить, что тебе нравится / не нравится, танцуй, моя красавица! Так бережешь свою воду, так носи ее с собой! И не оставляй ее там, где ее могут взять все остальные! Между прочим, я не так уж и много выпил! Тебе еще хватит на целый день! Если засунешь себе в жопу теорию о том, что все бактерии Воронежа, поезда Воронеж — Москва, метро, общественного транспорта и квартиры в Алтушке, забрались через мой рот в твою невинную бутылку. Сам подумай, блять, какой бред!

  Но я тебе этого не скажу, конечно. Я же пытаюсь сохранить лицо, сохранить эту взаимную терпимость между нами.

— Ну, или хочешь, я тебе откуплю...? — я кивну на автомат, где стояли точно такие же бутылки. Ну, ладно, может вода в них была другой марки, но вода же есть вода, блять! Чего так убиваться?! Давай, несмеяна, разведи меня на сорок рублей! Последнее от сердца отрываешь...

// Всегда сочиняй мечты,
Есть миллионы шансов, что скоро будет все сбываться. //

Кетч только  хмыкает. Он не торопится, позволяя Дэвису сделать свободный выбор. В принципе, его устроят оба варианта, даже если за драку «горячие»  достанутся и ему тоже.  У Артура вообще странное отношение к наказаниям. И он с удовольствием посмотрит, как Дэвис  ползает по траве в поисках булавки.
Мелкий хмуро глядит на него,  и опять огрызается. Кетч покачивается с носка на пятку, ожидая, что тот выберет. Занятия на сегодня у него закончились, до обеда довольно  времени, так что можно и подождать.
Развлечение  портит появление  приятеля Дэвиса. Этого Артур знает в лицо, но имени, конечно же, не помнит.  Досадливо скользит взглядом по рыжеватому мальчишке. Третий лишний в его планы не входил. А тот шагает прямо по траве, под подошвой ботинка  слышится тихий треск.
— Дорожки в парке проложены не просто так, — высокомерно улыбается Кетч, но в глазах разочарование. Дэвис мог бы получить  подзатыльник, перепачкаться в земле и траве, но отыскал бы потерю,  и забава закончилась бы вполне безобидно, — Следует смотреть, куда ставишь ногу, а тебе, Дэвис, на будущее —   внимательнее следи за своими вещами.
О, когда один из мелких нажалуется кому-то из кураторов, Артуру достанется вовсе не за то, что он косвенно виноват в порче школьного имущества. За  сломанную  булавку  получит  тот, чья она. Но директор Хесс потратила почти десять  лет, чтобы выстроить свою вертикаль власти и истребить в Кендриксе освященную столетиями традицию  «цуканья»  — прислуживания младших учеников старшим.  Ученики подчиняются кураторам и трепещут перед директрисой и лишние ступеньки в этой иерархии не нужны.
— Тимми и Микки, как мило. Просто два щеночка. Поздравляю, Дэвис. У тебя замечательный друг. С такими друзьями и врагов не надо, — Кетч всегда оставляет за собой последнее слово, он же в каждой бочке затычка.
После обеда  Кетч идет на назначенные дополнительные занятия по ненавистной алгебре, вечером пишет  ответ на письмо отца. Холодно-почтительные и вежливо-сдержанные слова привычно ложатся на бумагу с гербом школы. Артур  соглашается с решением отца, справляется о делах в доме и высказывает приличествующие надежды, что все в порядке и идет своим чередом, благодарит за присланные карманные деньги. И про себя думает, что на самом деле  провести каникулы в школе не так уж ужасно. Во всяком случае, здесь  не сопровождают наказание многочасовыми нотациями.
Во время общего ужина,  он случайно узнает, что этот мелкий придурок сам отправился к Хесс и  сознался. Наверняка еще и наябедничал. Здесь доносительство не считается недостойным, скорее —  наоборот. Лицемерием пропитан сам воздух,  и Артур сам давно пропитался им до кончиков аккуратно подпиленных ногтей. До самого сигнала отбоя он ждет, что его вызовут к директору для порки или еще хуже – заставят  писать строчки. За семь лет, проведенные в Кендриксе, Артур уже наизусть выучил первые шесть сотен строк «Илиады» в подлиннике, включая половину списка кораблей.  Мадам Хесс не имеет привычки откладывать заслуженное возмездие надолго и особенно любит назначать взыскания  на вечер, чтобы  у  провинившегося была ночь на обдумывание своего проступка, пока он ворочается на жесткой кровати, стараясь устроить поудобнее пострадавшую часть тела.
По сигналу «спать» дежурный куратор выключает  в спальнях   свет, остаются только синие дежурные ночники в коридорах.  Батарейки для фонариков —  самая ценная валюта среди учеников. Еще есть свечи —  их проще раздобыть. И то, и другое используют украдкой, таясь  от учителей.
У Артура фонарик с динамо и аккумулятором. Артур сидит на кровати и   вертит в пальцах булавку с жемчужной головкой. Точно такую же, как та, что  украшает его собственный школьный галстук и как та, что сегодня утром раздавил приятель Дэвиса. В  верхнем ящике прикроватной тумбочки лежит десяток одинаковых коробочек. В них форменные жемчужные булавки и форменные же запонки с гербом Кендрикса. Отец каждый год присылает ему их в подарок на день рождения и на Рождество. Семья Артура более чем обеспечена. Старые деньги, старый род, пусть и нетитулованная,  но аристократия, возводящая свою фамилию к сомнительной славе Джека Кетча, занимавшего должность королевского палача  сначала  при королеве Бесс, а затем  при Джейми — Шотландце.
Кетч сует булавку в карман фланелевой пижамы и беззвучно выскальзывает в коридор.  Каменные полы леденят босые ноги.  Старое здание не прогревается и к середине лета, в спальнях и коридорах более чем  прохладно даже летом, что уж говорить о промозглой лондонской зиме.  Руководство Кендрикса любило традиции,  верило в пользу свежего воздуха и в то, что двенадцать  градусов тепла —  самая подходящая  температура для сна. Окна в общих спальнях на ночь непременно открывались, так что неудивительно, что в дортуарах  младшие ученики  норовили после отбоя забраться в постели вдвоем. Согреться куда легче было, прижавшись друг к дружке и накрывшись двумя одеялами.
Он тихо крадется вдоль  спален. Двери приоткрыты,  петли хорошо смазаны, чтобы не скрипеть и не предупреждать нарушителей распорядка о появлении куратора. В одной из спален мерцает огонек свечи. Кетч оглядывается и прислушивается – не слышно ли шагов, потом заглядывает  через щелку в комнату и видит у стола  в колеблющемся свете черную растрепанную челку и тонкий нос склонившегося над книжкой или тетрадкой мальчишки.
— Дэвис, — шепотом зовет он, голос его звучит мирно, — Подойди на два слова?
Старшим входить в спальни младших запрещено. И насколько  Кетч знает  привычки директора Хесс, та ни за что не выдала бы Дэвису новую булавку сразу же. Сначала помучает заполнением бумаг, затем отправит к кастеляну,  а тот  станет тянуть время не от лени, а чтобы провинившийся лучше усвоил, что всякий поступок имеет последствия.

— Проклятье, – сумрачно произносит Кэл и передает Асоке электробинокль. – Когда я был здесь в прошлый раз, их было куда меньше...
Видимость паршивая, но прямо впереди, за рябью метели, высится храм, высеченный в скале и укрытый панцирем льда. Храм на Илуме, священное место для джедаев. Только теперь его подножие, как болезнью, изуродовано имуществом Империи; территория занята ангарами, контейнерами, грузовым транспортом и техникой, у которых несут караул штурмовики.
Сменяются они часто – здешний климат немилосерден.
BD-1 беспокойно жмет антенны к голове. Кэл снимает перчатки, дышит на ладони и протирает пальцами залепленные снегом датчики дроида, затем сажает его обратно на плечо. У Кэла и самого иней на ресницах. Беспощадный ветер, гуляющий между снежных взгорий, норовит содрать кожу с лица. Приходится повышать голос, чтобы перекричать его шум.
...А в голове – покой. Звенящая тишиной безмятежность.
Кто бы знал, какими усилиями она ему дается.
Безумно хочется разозлиться. Враз, в клочья и наплевав на всё. Чтобы ритмично стучало в висках, и ярость скрипела песком на стиснутых зубах. Рвать и метать. Без пощады.
Такое уже было с ним на Зеффо. В опустевшей деревне, где еще недавно жили люди, а сейчас остались только брошенные в спешке пожитки и распоряжения о выселении на закрытых дверях домов. Кэл не знал, куда отправили тех людей — в тюрьмы или трудовые лагеря... Теперь в их доме хозяйничала Империя. Просто поразительно, как она просачивалась в каждый уголок галактики, отравляя своим присутствием любую землю.
Добралась она и до Илума. И... Кэл не может избавиться от ощущения, что Империя уничтожает что-то слишком личное.
Он помнит, как прибыл сюда совсем юным, чтобы участвовать в церемонии Сбора. Помнит смесь азарта, нетерпения и страха облажаться, а затем – радостный трепет, когда на ладонь ложится прозрачный кристалл, на глазах наливающийся голубоватым сиянием. Его первый световой меч. Это как взросление, незаметное внешнему взгляду, но остро ощутимое изнутри.
  И то, что Империя влезла сюда, бесцеремонно ломая и священные традиции этого места, и его, Кэла, прошлое...
Он медленно сжимает и разжимает кулаки.
Злость не та роскошь, которую он может себе позволить.
По земле под ногами пробегает дрожь, отдает неприятной вибрацией в костях. Кэл молча обменивается взглядом с Асокой. Где-то в пещерах работает буровая пила – здоровенный зубастый монстр, вгрызающийся вглубь планеты. В прошлый раз Кэл задавался вопросом, что Империя забыла на Илуме. Теперь стало очевидно, что они развернули здесь масштабную добычу кристаллов.
Зачем им столько?..
— Дождемся смены караула и попробуем подобраться ближе.
У них с Асокой нет четкого плана. Когда они обсуждали эту вылазку, то не знали толком, с чем именно будут иметь дело — количество противников, размах ущерба... «Будем действовать по обстоятельствам», – пожимает плечами Кэл и кривит губы ухмылкой,  — «Меня устроит любой способ усложнить Империи  жизнь».
Ясно одно: их всего двое, а это слишком мало, чтобы идти напролом. Кэл жестом указывает на вершину скалы.
– Те окна наверху... Думаю, мы сможем пробраться через них внутрь незамеченными.

В Ордо Фавониус всегда имелось, чем заняться: Тейват был достаточно примитивным, чтобы даже при скромно пробивавшихся знаниях о людях и здоровье, как и додумавшийся до бытового комфорта, а большую часть вещей приходилось делать вручную и в пешую — это оставалось классикой. Что подразумевало некоторую трудоёмкость и медлительность, не всегда рациональную трату времени без наличия, тем не менее, альтернатив. Бумаги занимали время, почта, дорога, сами дела; кони в этом смысле были чем-то даже более ценным чем золото, правда. Хорошо, что их в целом Ордо хватало, по крайней мере все ключевые вылазки покрывались, а для патрулирования города вне задержаний хватало и пеших.

Отправлять самых лучших рыцарей всех разом — такое себе распределение ресурсов, особенно когда заданий много, а контроль как за новичками, так и чуть менее способными единицами требовался в каждой из команд. Потому что Дилюк, что Джинн, что Кайя — чем старше и опытнее становились, тем реже отправлялись на миссии вместе; втроём последний года полтора — почти никогда, вдвоём — время от времени. С названым братом так и вовсе тяжелее было, ведь тот уже капитан, у него и подопечные, и "ученики", и кавалерия в наличии — занятой, в общем. Джинн не то чтобы сильно отставала, имея не меньше амбиций и добиваясь успеха даже без стекляшки архонтов (от чего, если честно, Альберих испытывал субъективное удовлетворение). Но вот сейчас им как раз выпала миссия, на которую отправили двоих из трёх: к одним из руин старого Мондштадта. Кайя находил ироничным, что руин и заброшенных старых поселений в Стране Свободы меньше, чем "настоящих" и действующих, но то, кхмн, просто его специфическая точка обзора на мир; окружающим  замечать и задумываться об аналогичном не обязательно и даже не слишком желательно.

От жителей одной из деревень поступили жалобы на то, что местность в последнее время то и дело страдает из-за напастий: то хиличурлы с магами Бездны, то люди всякие недобрые; похоже, мол, что ни то лагерь где укромный обустроили, ни то отыскали чего лакомое, теперь к людям толкавшее. Отправлять на это целую группу смысла не имелось, пустая трата вечно занятых ресурсов. Но вот Джинн и Кайя — этого должно было хватить: они хоть юные, а способные, талантливые и не без опыта. Такие и на руинах не навернутся, и позаботиться о себе способны, и отпор дать, да и вместе работали замечательно; Джинн не позволит ничему пойти неправильно, а Кайя надумает, как выкрутиться в случае чего. В общем, решение простое и достаточно разумное. Едва ли эти ребята позволят заданию затянуться, потратив на него ровно столько времени, сколько понадобится (ведь впереди их ещё бесконечное множество, кхмн).

Изначально всё в самом деле шло как по маслу: напарники обошли большую часть предполагаемой территории, облазили немалую долю руин, но вне одного "спавшего" стража и группы хиличурлов ничего так и не нашли. Это даже почти обидно, ведь потащились вдаль, да и настрой был разрешить проблему: у неё должен был источник, а пока выходило, что, ну... случайное стечение обстоятельств, по воле случая повторявшееся из раза в раз? Интуиция подсказывала, что нет, и что-то впереди точно ждало, не стоило сворачивать свой условный патруль досрочно. Чтобы совесть была чиста, "мы всё посмотрели, точно всё, совсем всё". Да и Кайе нравилось, к тому же, проводить время с Джинн. Вне лишних людей, которым приходилось разжёвывать, замедляться и просто — не то, не те, не так.

— Похоже, если источник всех беспокойств местных где-то и засел, то искать стоит в менее доступных местах... Правда, я без понятия, что в таком случае нам предстоит найти. А всё-таки! Не против, если попытаемся протиснуться глубже? Я видел пару трещин: может, оно и приведёт нас к тому, что все проблемы и привлекает, — магические предметы, еда, артефакт, какие-то сокровища или некое существо, которое можно за дорого продать или принести в жертву "стихийным богам" — не узнают, пока не найдут; если найдут.

— Становится легче? — не могу не спросить, хотя знаю, что наши ситуации с Деймоном не похожи. Совесть, человечность и чувство вины удерживало его от порыва осушить тело очередной жертвы до последней капельки крови? Или всё-таки нежелание привлекать к себе внимание? А может и попросту хорошее настроение... Не обманываюсь на этот счёт, старший Сальваторе не поймёт моих страхов. Не так, как понял бы Стефан. Но, в отличие от последнего, он и не осудит. — Через год, десять, сто? При виде крови, — знаю, что ответ вампира мне не понравится. Я словно бы балансирую на самой хрупкой ветке, чёрт знает зачем на неё забралась, а Деймон — порыв ветра, который может как помочь удержать равновесие, так и сбросить на землю...

— Веселиться, не оставляя следов... Даже если тебе плевать на людей, нужно иметь самоконтроль, чтобы не привлечь к этому веселью нежелательное внимание, — замечу, опуская взгляд в пол. Неоднозначные ощущения. Деймон действительно пытался стать мне хорошим учителем, благодаря ему я сейчас не загрызла первого встречного, который [неважно каким пьяным или наглым был] этого точно не заслужил. Но это всё ещё был Деймон... Парень, который заколол лучшую подругу своего брата. Парень, который свернул шею моему брату. Тот, кто использовал, внушал и питался моей подругой, а после и её хотел заколоть... Довериться ему всё ещё было непросто, но что-то внутри подсказывало, что можно и нужно. Я словно подснежник тянулась к первому тёплому лучу солнца, лучу, который прорывался из этого мрачного вампира.

— Стефан... Он просто... Другой? Он пытался питаться человеческой кровью, ты и сам помнишь. И у него получалось сдерживаться, но совсем недолго, — вспомню на выдохе. Каким бы замечательным ни был мой парень, приходилось признать его единственный минус — взаимоотношения с человеческой кровью. Я не знаю, нужно ли больше практики, больше желания, сложно обвинять в таком вампира, которому сто пятьдесят лет. Он явно старался, у него было столько времени, чтобы научиться питаться, не убивая людей... И он не смог, только поэтому выбрал для себя животную диету. Потому что иначе бы продолжил вредить.

— Сейчас только ноябрь, но все в классе взбудоражены весной, — сменю тему в усмешке. — Хорошо в конце марта вербе, расцвела себе, скинула почки через десять дней и стой спокойно ещё год. А что у нас... Окончание школы, вступительные экзамены. Как я могу сейчас думать о колледже? Все эти ребята, — обведу взглядом зал, — они в опасности рядом со мной. Впрочем, у третьекурсников, наверное, кровь уже не такая питательная, — усмехнусь вновь. Чтобы разрядить обстановку, которая накалялась, наверное, только у меня в голове. Одолевала паника, сомнения. Справлюсь ли я с новым заданием Деймона? Справлюсь ли вообще? Не только сегодня, не только в этом зале, но и завтра, послезавтра, через месяц... До мая ещё было так много времени, могла бы сменить своё решение ещё тысячу раз. Сегодня забиться в угол и отказаться в принципе куда-либо поступать, а завтра дать шанс этим тренировкам снова. А могла бы и просто потерять контроль, на следующем "подопытном", через одного, через двух, пятерых...

— Уверен? Что стоит отпускать меня одну в толпу? — сомнения продолжат одолевать, только сейчас решусь поднять обеспокоенный взгляд на Деймона. Столкнувшись с его глазами, с его хищной улыбкой, не удержусь от улыбки в ответ. Сальваторе верил в меня, и это было... Приятно? Во взгляде всех остальных читалось волнение, не только за меня, но и за тех, кем придётся питаться — знаю, чувствую. Друзья волновались обо мне, когда поняли, что ни животная, ни донорская кровь не подходит. По необъяснимой причине мой организм отвергал оба варианта, а питаться людьми — это и для опытных вампиров рискованно. — Ладно... Ты ведь будешь здесь, если что-то пойдёт не так, — конечно, не хотелось бы, чтобы пошло, но я старалась думать не об этом. А о его дерзкой улыбке, к примеру, и стыдно бы было не принять этот вызов.

Последние крупицы здравого смысла ещё пытались убедить, что зря мы сюда пришли, но было поздно. Я уже схватила одну из стопок, что паренёк с обнажённым торсом проносил на подносе мимо нас — скорее всего, все стопки были для определённой компании, но ничего, добавит ещё. Протяну алкоголь и Деймону, и прежде, чем он сможет возразить [ну а вдруг? одно дело заказывать в Мистик Гриле, а совсем другое — пробовать что-то на студенческой костюмированной вечеринке; будь мы оба до сих пор людьми, неизвестно, какими бы и проснулись ли на утро], осушу свою стопку. И только потом юркну в самую толпу.

Мало кто откажется от танца с незнакомкой с таким декольте, особенно на пьяной подростковой вечеринке. И я пользуюсь этим шансом, впиваясь в шею очередному незнакомцу, что положил руки на талию. Три секунды — должно ли это быть просто? Только если отвлечься, не думать о том, где я сейчас и чем занимаюсь. Отсчитать, оторваться от шеи, проскользить вправо. Мне казалось, что самым сложным будет первый раз, но нет. Думать о точности становилось сложнее с каждым новым. Хотелось задержаться ещё ненадолго, а ещё лучше — поддаться ритму ремикса, не отсчитывая никакие секунды и не меняя партнёра. Именно поэтому, после очередного укуса, я остановлюсь и найду взглядом Деймона. Вмиг откажусь перед ним и положу руки на плечи, смыкая пальцы за шеей.

— У меня получается, учитель? — в улыбке обращусь к мужчине и потяну на себя, чтобы вытащить из угла поближе к танцующим. — Почему же ты сам пропускаешь всё веселье? — подмигнув Деймону, прокручусь и окажусь к нему спиной, начиная двигать бёдрами в такт музыке.